Голдман не без робости вставил словечко:
— Но ведь вы, Сол, уже сняли добрую половину фильма…
— Ну и что? — пожал плечами Сол. — Я
просто-напросто буду продолжать с того места, где остановился. Все, что мы до
сих пор сняли, так и останется: как Лили гуляет с этим вот, — он небрежно
указал в сторону понурившегося племянника, — как принимает его любовные
признания, на каковые, впрочем, по извечному же некому кокетству не отвечает ни
«да», ни «нет», как отправляется на прогулку… А потом появляется совершенно
новый герой — благородный незнакомец, который ее и спасает от краснокожих. А
насчет дальнейшего мы еще подумаем. То ли другие краснокожие прикончат это
сокровище, — он небрежно указал рупором на племянника, — чтобы не
путался под ногами у меня и у зрителя, то ли он останется в живых, но перейдет
на роль главного негодяя, который, видя, что сердце девушки отдано не ему, а
спасителю, попытается героя погубить — безуспешно разумеется. Пожалуй, именно
так и сделаем. Это нам даст возможность отснять увлекательную сцену финального
поединка героя со злодеем, зритель такое любит, особенно если подобрать
красивое местечко, водопад отыскать какой-нибудь, скалы причудливой формы — ну,
это уже моя забота. Вы собираетесь что-то возразить, Сэмюэль?
— Ну что вы, Сол, — ответил с грустной покорностью
судьбе Голдман. — Вам виднее…
— Вот именно. Всем приготовиться! — Он подскочил к
Бестужеву, ткнул пальцем в грудь и деловым, напористым, серьезнейшим тоном
продолжал: — Ну, вы все поняли? Вы подъедете на коне к границе кадра… так и
въедете на нем в кадр. Видите, вон там в траве натянута ленточка?
— Вижу…
— Она и обозначает границу кадра. Пересечете ленточку —
и вы уже в кадре, ясно? Это вы только что застрелили с коня тех двух
прохвостов, следует незамедлительно покончить и с третьим. Вы спрыгиваете с
коня, выхватываете револьвер — и метким выстрелом поражаете оставшегося
индейца, отвязываете девушку… только подходите к ней со спины, чтобы не
заслонять ее от камеры… понятно?
Бестужев оторопело кивал. Держа его за пуговицу, Сол
втолковывал с расстановочкой:
— Дальше ничего, собственно говоря, и играть не надо. Вы
— простой парень, вовсе не ожидали, что вам предстоит драться с краснокожими,
да вдобавок освободить такую красотку, вы стоите себе, а спасенная бросается
вам на шею… На этом сцена кончается.
Бестужев кивнул. Приблизив лицо, Сол продолжал с напором:
— Ничего не изображайте. Будьте самим собой. И не
переживайте, что вы не актер. Кто тут актер, собственно говоря? Мы — самый
молодой вид искусства, Михаил, понимаете? У нас за плечами нет, подобно театру
или балету, или опере нескольких столетий великой истории, наполненной
славными, священными именами. Мы все учились своему ремеслу без учителей, сами
у себя, без опыта предшественников. И мы еще себя покажем! Пройдет не так уж
много лет — и не будет никакого театра, ничего такого, останется один кинематограф.
А если нам удастся еще придумать цвет… Некоторые горячие головы считают, что
нам даже удастся придумать звуковые фильмы. Я не особенно верю, но верю, что мы
им всем покажем…
Его глаза горели фанатичной яростью проповедника. Бестужев
лишь кивал.
— Начинаем!
— А не стоит его приодеть, Сол? — робко
поинтересовался кто-то. — Очень уж простецки.
— Так и должно быть! — рявкнул Сол. — Это вам
благородный герой, а не роковой злодей с его брильянтовыми кольцами и
безупречными сюртуками. Простой житель Дикого Запада, он ехал но своим
незатейливым делам — корову отбившуюся найти или там выпить стаканчик…Зрителю,
по-моему, понравится, что герой не особенно и отличается от него, простого
парня… Начали, я кому сказал!
Бестужеву торопливо подсунули бутафорский револьвер,
заряженный холостыми. Он бегом добрался до Пако, вскочил в седло и рысцой
двинулся к площадке — там уже нетерпеливо ерзал в кресле Сол, грозя рупором.
Застрекотал киноаппарат. Бестужев чувствовал себя так, словно его голым
выставили на всеобщее посмешище на одной из самых оживленных нью-йоркских улиц.
Во рту пересохло от волнения, ему казалось, что он движется ужасно
неестественно, страшно было сделать что-нибудь не так и опозориться перед
всеми. Пребывая в состоянии едва ли не тихой паники, он, однако же, усмотрел в
траве низко натянутую над землей на низких колышках белую ленточку — и заставил
себя собраться, как перед рывком в реальную схватку.
Спрыгнул с седла, не мешкая, двинулся к краснокожему,
поджидавшему его со звериным оскалом на размалеванной физиономии и с трех шагов
выпалил в грудь. Индеец рухнул наземь, принялся кататься по траве в жутких
корчах. Перепрыгнув через него, Бестужев бросился к дереву, в последний миг
вспомнил наставления режиссера и зашел со спины, чтобы не заслонять от зрителя Лили.
С трудом распутал затянутые на совесть узлы толстой колючей веревки.
Вот она, волшебная сила искусства! Он увидел, что на щеках
девушки поблескивают самые натуральные слезинки — настоящая актриса, не то что
он… Лили, картинно распахнув объятия, бросилась ему на шею и без особых
церемоний впилась в губы долгим поцелуем, так что Бестужев смущенно застыл, как
истукан, не привыкший к подобной публичной демонстрации пусть и артистических
чувств.
Раздался крик Сола:
— Все, закончили!
Он, такое впечатление, одним тигриным прыжком оказался возле
них, бесцеремонно разомкнул объятия и закричал:
— Великолепно!
— По-моему, я выгляжу дурак-дураком… — честно
признался Бестужев.
— Наоборот, все прекрасно. Вы себя отлично показали:
прибытие героя, решительного, не терявшего ни секунды, меткий выстрел… Потом,
правда, — он лукаво подмигнул, — вы и в самом деле держались в
объятиях Лили, как деревенский вахлак, но эта робость зрителю понравится, они
сразу увидят, что имеют дело не с каким-то там напыщенным рыцарем, а обыкновенным
парнем, в меру застенчивым, в меру простым…
— Сол, я так не согласна, — плачущим голосом
вмешалась Лили, все еще страдальчески морщившаяся и растиравшая
запястья. — Эти мужланы привыкли связывать исключительно коров, они меня
привязали так, что веревки немилосердно впились в тело, мне было жутко больно…
Сол уставился на нее отрешенно. Понемногу его подвижное лицо
расплылось в искренней улыбке:
— Искусство превыше всего, детка! Ты так натурально
извивалась и билась, на твоем личике читалось столь неподдельное страдание, что
зритель будет в восхищении! Погоди минуточку, не мешай… — он шагнул вперед
и крепко ухватил Бестужева за рубашку. — Парень, из тебя выйдет толк! Ты
ведь служил в армии… Ну вот. Ты только слушайся меня, как усердный солдат
фельдфебеля, а уж я сделаю из тебя настоящую кинематографическую знаменитость.
Фельдфебель вовсе не способен озолотить исправного солдата — ну, а со
мной, — он лукаво подмигнул, — со мной обстоит несколько иначе… Ты,
главное, слушай меня, как отца родного… Лили, как он тебе?
