Тогда только он ослабил хватку, облегченно выдохнул, мотая
головой… Оглянулся через плечо — догнавшие дилижанс мексиканские бандиты, мешая
друг другу, торопливо распахивали дверцу, чтобы вытащить девушку, то ли спасая
ее после всего пережитого, то ли, согласно фильму, все же похищая. Бестужев так
и не понял, у него все перемешалось в голове, фильм и реальность.
Убедившись, что девушка уже на земле и в полной
безопасности, он принялся неуклюже сползать с облучка, оказавшегося чертовски
высоким. Почувствовав подошвами твердь земную, пошатнулся, ощутив нешуточную
слабость, на миг потерял равновесие, наткнувшись грудью на высокое колесо.
Постарался отогнать эту слабость, недостойную мужчины и офицера, кое-как
справился с собой, чуть пошатываясь, отошел от дилижанса. Понесшие было кони
успокоились совершенно, стояли с самым невинным видом, поматывая головами и
переступая с ноги на ногу. Неподалеку на земле сидела Лили, громко всхлипывая,
а над ней растерянно топтались мексиканцы, не зная, что тут предпринять.
«Водки бы сейчас, — подумал Бестужев, почти прогнав
дрожь в ногах. — Налить полстакана дринков и дерябнуть одним духом… Да где
ж тут возьмешь».
С повозки спрыгнул Сол, подбежал к нему, ухватил за ворот и
возбужденно затараторил:
— Михаил, кинематограф еще такого не видел! Курт все
снимал, до самой последней секунды! Я уверен, все целиком войдет в фильм!
Зритель визжать будет, а прочие режиссеры удавятся от зависти — никому нипочем
такого не снять, не снять кусочек настоящей жизни! Вы ничегошеньки не играли,
но это получится великолепная сцена! Все так естественно и жизненно! Это будет
лучшая сцена фильма!
Бестужев непонимающе взирал на него. Потом, в свою очередь,
ухватил великого режиссера за ворот, но гораздо грубее. Лицо его наверняка не
пылало сейчас ангельской кротостью и любовью к ближнему, наверняка наоборот.
Так и подмывало заехать по этой сиявшей творческим восторгом физиономии.
Он опомнился, разжал пальцы — глаза кинематографиста
прямо-таки озарены были ясным, ослепительным, нерассуждающим фанатизмом
творческого человека, не видевшего и не знавшего ничего вокруг, кроме
невероятно удачной сцены, запечатленной на пленке во всей красе. Бесполезны
были тут и любые слова, и даже затрещины…
«Он больной, — вяло подумал Бестужев, покачиваясь с
пятки на носок и по-прежнему сожалея об отсутствии водки. — Больной, как
всякий творческий человек, они тут все такие, или, по крайней мере, большая
часть… и мне пора убираться отсюда, чтобы самому не свихнуться — потому что,
вот чудо, мне начинает нравиться это диковинное, суматошное, но чем-то
невыразимо привлекательное занятие — производство фильмов… Есть в этом нечто
притягательное — теперь, когда я оказался с другой стороны и знаю, как это все
делается, да что там, принимаю в нем самое живое участие…»
— Вы были великолепны, Михаил, правда! —
захлебывался Сол от избытка эмоций. — Мне исключительно повезло с вами, из
вас получится великолепный актер, не сойти мне с этого места!
Бестужев бледно улыбнулся. Злость прошла совершенно: все
равно ни Сол, разменявший пятый десяток, ни Курт, только и умевший делать
хорошо, что запечатлевать на пленке очередную сцену, ни их чернокожий возница
не смогли бы повторить то, что сделал он, — остановить взбесившийся
дилижанс. А значит, и сердиться ни на кого не следовало. Ему пришло в голову,
что старина Сол, очень возможно, уже настолько путает реальность и ее
запечатленное на целлулоидной пленке подобие, что перестал различать жизнь и
действо, отнесся ко всему происшедшему как к эффектной сцене, и не более того…
— Как эффектно все выглядело! — не мог уняться
Сол. — Что, она все еще плачет? Бедная девочка сильно расстроилась?
— Я полагаю, так оно и есть, — мрачно сказал
Бестужев.
— Ну, что делать, придется возвращаться в город, я же
не бездушный человек, я понимаю, что тут можно и расстроиться… Но как только
она поймет, до чего удачная сцена получилась, перестанет кукситься, точно вам
говорю! Она настоящая актриса! А настоящий актер — это тот, кто все
происходящее вокруг него рассматривает исключительно с одной точки: насколько
это пойдет на пользу искусству. Она именно такая.
— Сомневаюсь что-то… — проворчал Бестужев.
Улыбчиво покосившись на него, Сол решительными шагами направился к Лили — она
уже поднялась на ноги, стояла, цепляясь за одного из мексиканцев, неуклюже
пытавшегося бормотать какие-то слова утешения. Подняла глаза:
— Сол, увези меня отсюда! Такой ужас! Эти противные
животные… В жизни больше не сяду…
Подхватив ее под локоть, Сол сказал проникновенно, как он
это умел:
— Детка, это все пустяки. Финал был благополучным, ты
цела и невредима.
— Я так перепугалась…
— Плевать, — сказал Сол. — Наплевать и
забыть, крошка. Мы, видишь ли, снимали все с первой секунды и до последней. И я
тебе говорю железно: сцена получилась великолепнейшая. Твое испуганное лицо,
отвага героя, остановившего лошадей на всем скаку… Зрители тебя на руках носить
будут, ты затмишь и эту кривляку Глорию, и ледышку Грету…
Лицо девушки моментально стало другим она улыбнулась сквозь
непросохшие слезы:
— Правда? О Сол!
«Сумасшедшие», — подумал Бестужев, оглядывая равнину в
поисках неведомо куда сбежавшего Пако.
Флегматичный конек отыскался быстро, он принялся спокойно
пастись, отбежав не так уж и далеко. Мало что могло вывести его из равновесия,
и уж никак не диковинный вид киноаппарата, не на шутку испугавшего упряжку
дилижанса. Легко подманив коня, Бестужев взобрался на него и не спеша поехал в
город. Как ни удивительно, он чувствовал себя прекрасно — а казалось, все тело
будет ныть от ушибов…
Не колеблясь, он решительно свернул в сторону салуна — никак
не помешает добрый глоток спиртного, пусть даже пить его придется на здешний манер.
У салуна его и поджидал Джонни (именовавшийся дома Иоганном,
но, в противоположность родителям, крайне старавшийся поскорее
американизироваться), один из самых сметливых и проворных малолетних агентов
Бестужева, с некоторых пор выделенный для особого задания. Босоногий сорванец
сидел в тенечке и лениво швырял камешки в старую бочку без днища — но, завидев
издали начальство, моментально прекратил это занятие и подошел к салуну как раз
в тот момент, когда Бестужев спешивался. С ходу сообщил:
— А я вас тут и ждал, мистер Майкл.
— Почему? — с интересом спросил Бестужев.
— А куда вы еще можете пойти, если не работаете? Либо в
отель, либо в салун. Никого такого, — он ухарски подмигнул, — вы в
городе не завели, так что… Только еще день, в отеле сидеть скучно…
«Выйдет толк из мальчишки, если соберется в полицию», —
подумал Бестужев. Спросил тихонько:
— И что?
— Он отбил телеграмму. Час назад. До этого только
письма отправлял, каждый день к вечеру, как по часам, чтобы они успели к
восьмичасовому в Нью-Йорк, а теперь отбил телеграмму. Что там, я не разузнал,
как тут разузнаешь, старик Берт ни за что не проболтается…
