— Господи, я и не претендую… — усмехнулся
Бестужев.
Весь вчерашний день и часть сегодняшнего они снимали
очередной фильм, выросший из той самой, мимоходом брошенной Голдманом идеи, творчески
развитой Солом и даже внесшим свою скромную лепту Бестужевым. На сей раз
Бестужев оказался уже не ковбоем из захолустья и не североамериканским
искателем приключений, искавшим клад в Мексике, а героическим авиатором,
задумавшим побить мировой рекорд полета на дальность — не злата и славы ради, а
исключительно для того, чтобы завоевать сердце некой очаровательной молодой
леди (кто ее играл, вряд ли нуждается в уточнениях). Как легко догадаться, и в
том, и в другом ему изо всех своих злодейских силенок пытался помешать
отрицательный персонаж (опять-таки ясно, кто это), который на сей раз принял
обличье конкурирующего авиатора — но неумелого, незадачливого, невезучего,
неспособного выиграть в честной воздушной гонке, а потому пытавшегося с помощью
подкупленных бандитов испортить аппарат героя, а то и вовсе отправить его на
тот свет. Как и следовало ожидать в полном соответствии с законами жанра,
злодей терпел сокрушительное поражение, причем — самым увлекательным для
зрителя образом, сорвавшись с аэроплана на жуткой высоте, когда пытался
задушить героя прямо за рычагами аппарата, в небе, прикинувшись сначала, что
хочет мирно полетать пассажиром ради перенятия опыта.
Разумеется, не было таких технических возможностей, которые
позволили бы запечатлеть эту сцену в воздушном океане, а потому Сол собирался
снять ее попозже, в Нью-Йорке, с помощью тех самых трюковых съемок, о которых
Бестужев уже имел некоторое представление. Сол заверял, что получится крайне
реалистично — и зритель будет в восторге, отчего всем заинтересованным лицам
получится прямая выгода. Однако, стремясь максимально использовать столь
оригинальную идею, он выжал из временного владения аэропланом максимум
возможного — и Бестужев, заснятый крупным планом, после подробнейшего
инструктажа месье Леду нажимал рычажки и открывал заслонку, управляя мотором на
холостом ходу, и за его спиной вращался, превратившись в туманный диск,
огромный пропеллер. В следующем кадре аэроплан, пробежав по траве изрядное
расстояние, взмывал в небо. Управлял им, разумеется, уже месье Леду, но зритель
подмену вряд ли заметит — трудно отличить одну мужскую спину от другой, благо и
Бестужев на съемках, и месье Леду в реальности щеголяли в наряде, специально
придуманном для того, чтобы дать потерпевшему крушение летуну хотя бы зыбкий
шанс спастись: мешковатая куртка со множеством пришитых повсюду толстых валиков
(резина в кожаных чехлах) и горшкообразный кожаный шлем, опять-таки проложенный
толстым слоем гуттаперчи…
Одним словом, месье Леду воспрянул — когда Сол арендовал его
аппарат вместе с ним самим на несколько дней, заплатив достаточно, чтобы
француз враз излечился от меланхолии. И относился отныне к Бестужеву со всем
радушием, даже предлагал совершенно бесплатно поднять в небо на четверть
часика. Бестужев пока что никак не мог собраться с духом — страшновато было бы
оказаться на высоте сотни аршин над землей, перемещаясь на скрепленных
многочисленными проволочными растяжками дощечках и обтянутых тонким материалом
каркасах…
— О чем вы задумались, Мишель?
— Мне вот пришло в голову… — сказал
Бестужев. — А что, если швырять с аэроплана разрывные снаряды? Думается,
это имело бы некоторое военное значение…
— Вы служили в армии? Я так и подумал, у вас
угадывается военная выправка… Боже мой, Мишель! — француз страдальчески
поморщился. — И вы туда же? Дома, во Франции, мне уже надоедал с подобными
идеями один лейтенант венсенских стрелков, да и здесь те же идеи высказывал
какой-то хлыщ в погонах… Вы, военные, везде одинаковы: все, абсолютно все
пытаетесь приспособить для смертоубийства… Нет! — он значительно поднял
палец, — технический прогресс обязан идти рука об руку с прогрессом
нравственным, вот что я вам скажу!
Хотя бы небо оставьте в покое, милитаристы вы этакие. К
счастью, так, скорее всего, и случится… Ну подумайте сами: если все
противоборствующие стороны будут обладать армадами военных аэропланов,
способных сыпать с неба разрывные ядра, война становится совершенно
бессмысленной. Какой смысл уничтожать с помощью аэропланов вражеский город,
если враг поступит точно так же с вашими? Ведь от аэропланов нет защиты, нет
средства, способного с ними бороться… Попробуйте-ка приспособить пушку или
пулемет так, чтобы они могли поражать высоко летящий аэроплан! Можете себе
представить?
— С превеликим трудом, — признался
Бестужев. — Это головоломно - сложная задача…
— Вот видите! А из винтовки меня подстрелить гораздо
труднее, чем глупую птицу! Нет, говорю вам как профессионал: война с помощью
аэропланов решительно невозможна, ибо она бессмысленна… мон дье!
Его глаза стали отрешенными, мечтательными. Бестужев
проследил за направлением взгляда собеседника. Совсем неподалеку изящной и
грациозной походкой шла по цветущей равнине мисс Лили, в легком синем платье, с
солнечным зонтиком.
— Есть свое очарование в тихой провинции. —
умиленно сказал месье Леду. — Не могу представить, чтобы порядочная юная
дама решилась прогуляться в одиночестве по окраинам Нью-Йорка, этого вместилища
разнообразных пороков… А здесь она может гулять безопасно… Она направляется к
нам, господа!
Авиатор проворно затянул узел приспущенного галстука,
пригладил волосы, вскочил и раскланялся со всей французской галантностью.
Угрюмый Антуан тоже, проникшись, попытался придать своей дубленой физиономии
абсолютно несвойственное ей выражение этакого романтического воодушевления.
— Приятного аппетита, господа, — сказала Лили,
остановившись перед вскочившей троицей. — Вы позволите мне похитить у вас
Майкла? У меня к нему срочное дело…
— О, разумеется, мадемуазель! — воскликнул
авиатор, расплывшись в сладчайшей улыбке, сияя, как старательно начищенный
усердной кухаркой таз для варки варенья. — Остается только позавидовать
этому счастливчику…
— Что-то случилось, Лили? — озабоченно спросил
Бестужев, когда они отошли на достаточное расстояние.
— Нет, что вы…
Она, мимолетно улыбаясь, сшибала концом зонтика самые
высокие головки больших желтых цветов. Время от времени поглядывала на спутника
отнюдь не кокетливо, а словно бы с цепким интересом. Бестужев, не
пытаясь ничего понять, шагал рядом, позвякивая большими ковбойскими шпорами.
— Итак, я вижу, вы, что называется, втянулись в съемки,
дорогой Мик?
Такой уж оказался кинематографический псевдоним, под которым
Бестужеву отныне и предстояло значиться в титрах: Мик Рэли. «Во-первых,
коротко, очень по-американски, — сказал Сол. — Во-вторых, звучно.
Зритель любит короткие эффектные имена актеров, которые легко запомнить, у нас
не театр и не опера, где — язык сломаешь! — может срывать аплодисменты
кто-нибудь вроде Каварадосси… Мик Рэли — и точка». Бестужев и спорить не стал —
его мнением вряд ли кто-то интересовался бы. В конце концов, Солу виднее…
— Вообще-то я не Мик… — сказал он осторожно.
