Вряд ли кто-то может спокойно воспринять подобное поведение. Непременно потянет на оттяг.
Гуров устремился за низкорослым певцом в надежде на то, что дело выгорит.
Умная машина пиликнула и моргнула фарами, отозвавшись на отключение сигнализации. Маревский не сел, скорее, воткнулся в салон.
Гуров едва успел подойти к джипу до того, как он взревел движком.
Состроив на лице боязливо-прохиндейское выражение, Гуров стукнул пальцем в стекло.
Витя повернул к нему разгневанную физиономию, но тем не менее опустил стекло.
– Те че? – цыкнул он.
– Тя, я смотрю, братан, менты достали. Отгяга не хочешь? «Кока» нужна? Ширнешься, и все ништяк.
– Ну ты ох…л, братан. Знаешь, где торгуешь?
– Мне по барабану, я отморозок, – сообщил Гуров, сплевывая сквозь зубы.
– Да? – Маревский с интересом окинул взглядом Льва Ивановича. – Садись на разговор.
Знал бы Маревский, кто садится в машину, он бы, наверное, в результате нервного стресса потерял бы пяток килограммов.
Но он не знал. И знать не хотел. «Великий певец» мечтал только о том, чтобы напиться и забыться. Наглость и самоуверенность мента по фамилии… Крячко была столь велика, что ее не могли уменьшить ни упоминания всенародной известности артиста, ни намеки на знакомство с большими людьми. Самоуверенный «пес» тискал его вдоль и поперек. Наверное, задался целью снять с него с живого шкуру, но ничего… Витя показал себя молодцом, правда, пропотел здорово, но это ничего.
Маревский отдавал себе отчет о том, что мозги у него не на месте после длительного и практически беспредметного разговора о его семье, доходах, марке машины, о ценах на билеты, о том, не приглашают ли его великие мира сего спеть на своих тусовках.
Мелкая дрожь пальцев певца лишний раз убедила Гурова в качестве работы, проделанной Станиславом. Человек был на грани нервного срыва.
– Тебе все равно куда ехать? – Маревский отъехал от здания управления.
– Ну, далеко-то от места работы увозить не надо, – попросил Гуров и тупо улыбнулся.
– Сколько у тебя? – по-деловому осведомился Маревский.
– О, у меня много. За раз человеку столько не надо.
– Брат, – взгляд артиста был суров, – я же тебя по-русски спрашиваю.
– Десять грамм, – выплюнул Гуров.
– Сколько ты сбываешь за день?
– В среднем так и получается. Десять. Иногда побольше, иногда поменьше. Ну так ты берешь? – Гуров затаился, словно холоп, принесший батюшке запеченного поросеночка в великой надежде на то, что господин не откажется.
– Извини, брат, но мне не надо. Я тебя сам могу накормить этим дерьмом по уши. Ты сам-то не наркот?
– Нет, – признался Гуров.
– Молодец. Дешевый товар нужен?
– Не надо, у меня есть поставщик.
– Я же говорю – дешевый. Тебе и надо-то рассосать сто грамм за две недели, дальше будешь брать на рилик. Условия клевые.
– А я тебя где-то уже видел, – Гуров продолжал валять ваньку.
– Это ты не меня видел, а мое второе "я". Иногда пою. Вот эту знаешь:
Эй, булатный клинок, разруби мою грудь,
Я не буду обиду терпеть,
Лучше сталь я приму и из мира уйду,
Унижение хуже, чем смерть.
Его голос заполнил салон. Гурову казалось, что его погрузили в какую-то вполне осязаемую среду. На мгновение он почувствовал вокруг себя настолько плотное пространство, что его, казалось, можно было черпать и пить, как воду.
Полковник вынужден был признать, что Маревскому не зря платят деньги за выступления.
– Слышал, как же, – Гуров действительно знал эту песню.
– Я известный человек, брат, и не надо бояться. Меня не тронут. У меня связи.
«Интересно, какие», – пронеслось в голове сыщика.
– Это ты здорово придумал – продавать браткам антидепрессант прямо на выходе от ментов. Достают, падлы, ни за что ни про что. Козлы. Не боишься, что повяжут?
– У себя под носом смотреть не будут.
– Может, оно и так. Ну, так ты будешь со мной работать или нет?
Полковнику очень не хотелось залезать в дерьмо по уши, но Петров был на свободе. Гуров не мог допустить, чтобы его опознали. Опрос работников студии звукозаписи помог установить, что Маревский изредка виделся с Петровым. Не исключено, что, оказавшись в бегах, Антон Олегович обратится за помощью к звезде эстрады, и тогда только чудо поможет им разойтись в этом мире, при условии, конечно, что сыщик примет предложение работать на Маревского. Лев Иванович не боялся встречи с преступником, но, когда сидишь в шкуре торговца наркотиками, формируется иной, отличный от сыскного менталитет. Психологическое напряжение и постоянно ожидаемое разоблачение могут сыграть против тебя. К тому же никто к тебе не придет и не скажет, что вот, мол, с этого момента господин Маревский знает, что ты не торговец наркотой, а мент. Могут ведь и поиграть, а потом просто пристрелят.
– Нет, мне это не подойдет. Извини, брат.
– Ну смотри, я тебе сделал неплохое предложение, ты его не принял.
Джип остановился.
Выйдя из машины, Гуров снова сплюнул сквозь зубы и побрел, картинно засунув руки в карманы джинсов.
Маревский торгует наркотой, паразит! Это новость. И насколько крепки нервы! Взбесился после беседы с Крячко? Да ничего подобного! Сразу заговорил о деле.
В общем и целом следовало признать, что спектакль удался. На столь продвинутый результат Гуров поначалу и не рассчитывал. Лев Иванович надеялся убедиться, что Маревский наркот, а тут получилось, что его чуть ли не в дилеры вербовать начали. Значит, тот кокаинчик на полу его номера вещь закономерная.
Стройный ход мыслей Гурова нарушил скрип тормозов «Волги».
– А я следом за вами, потихоньку, – сообщил Анатолий Иванович, ухмыляясь в усы.
– Вот это сервис, – похвалил Гуров, усаживаясь поудобнее. – Мы этого черта не достанем?
– Можно попробовать. Шестицилиндровый «Ниссан» цвета «валюта», любимого цвета русского народа, приметная тачка. Авось недалеко успел оторваться.
– Поехали, поехали, – поторопил Гуров.
Сколько ни крутился водитель, но напасть на след певца не смог. Бросив через десять минут это бесполезное занятие, Анатолий Иванович притормозил и вопросительно посмотрел на Гурова.
– Ну, упустили, бывает, – спокойно констатировал полковник. – Мне бы переодеться. Хочется в свою шкуру: ботинки, рубашка, галстук. Не могу я в этих тряпках.
Поехали домой. Полковник не был бы так спокоен, если бы у него не было шансов выйти на Витю, но в том-то и дело, что у него способ был и звали его «Надя».
