Пролог
…Холодное зимнее солнце, показавшееся из-за ржавой скалы, слепило, рельефно высвечивая силуэт вышки с охранником, и зек Сергей Никитин невольно прищурился. Вот уже пять минут он, не чувствуя окоченевших пальцев ног, переминался в строю таких же заключенных, как и сам, утаптывая грязный ноздреватый снег. Руки его тоже задубели окончательно: наверное, коли их сейчас иголкой — боли не почувствуешь. А поднять, чтобы согреть дыханием, нельзя, и причина тому более чем уважительная: не положено.
Вчера вечером стало известно, что на зону прибывает новый начальник отряда, старший лейтенант Смирнов. А новая метла, как известно, метет по-новому. «Зоновский телеграф» передал: на прежнем месте службы, под Соликамском, где Смирнов также был начальником отряда, произошло следующее: старлей, то ли по дурости, то ли желая выслужиться перед начальством, методично насаждал Устав, самым расхожим обещанием у него было: «Я вам устрою «Белый лебедь». За малейшее неповиновение провинившийся отправлялся в ШИЗО (штрафной изолятор); некоторых из «авторитетов» Смирнов месяцами держал без выхода в зону, накручивая все новые и новые сутки за малейшую провинность. Кончилось тем, что в зоне начался стихийный бунт, тот самый русский бунт, после чего она была расформирована, и лететь бы старлею турманом со своей должности, если бы не дядя, носивший полковничьи погоны и служивший в Главном управлении исправительных учреждений в Москве.
Не было никаких сомнений, что и тут под Свердловском, зеков ожидает та же участь, что и недавних подопечных старлея на его старом месте службы.
Никитин, с трудом подавив безотчетный вздох, скосил глаза вправо: все тот же пейзаж, та же картина: побуревшие от дождей и снегов вышки, приземистые строения жилых бараков, почерневшая от копоти труба котельной, уходящая прямо в ртутное белесое небо. А за зоной, где начинается желанная воля — чистый, девственный снег, синеватые в рассветном солнце сосенки, и все это разделяют параллельные ряды колючей проволоки…
Новый начальник отряда был невысоким, с брюшком, которое не могла скрыть даже шинель.
Почему-то считается, что такие люди обычно склонны к добродушию, и Никитин, внимательно разглядывая нового начальника, подумал, что чаще всего внешность бывает обманчивой.
— Гражданин начальник, отряд построен для развода на работу, — оторвал его от невеселых дум откровенно заискивающий голос старшины отряда.
Заскрипел снег под хромовыми сапогами старлея, который медленно шел вдоль чернеющего бушлатами строя.
Миновав трех или четырех человек, он остановился перед известным в отряде под кличкой Манька Матвеем Филимоновым, осужденным за изнасилование малолетки: статья, за которую «опускают» или «петушат», ибо насильников справедливо не любят.
— Ты! — толстый, как сосиска, палец старлея уперся в бушлат пидара.
— Осужденный Филимонов, статья сто семнадцатая, часть третья, семь лет, — заученной скороговоркой произнес «петух».
Смирнов понимающе улыбнулся.
— Жалобы есть?
Манька глупо заморгал длинными коровьими ресницами.
— Мне бы геморрой подлечить, а то квалификацию теряю…
Заключенные, для которых пидары вроде Маньки (а также Клавки, Светки, Вальки) — одно из немногих нехитрых развлечений, — заулыбались: по строю прокатилась струя веселья.
— Молчать! — закричал старлей неожиданным фальцетом и, вновь тыча пальцем в Маньку, перешел на более деликатный тон:
— Пусть тебя твои товарищи по отряду подлечат. Вазелин возьмешь в санчасти. Я потом распоряжусь…
Сказал — и вновь похабно-понимающе заулыбалсмол, спермой тебе очко смажут, а не вазелином.
Осужденный Никитин, стоявший через четыре человека от Маньки, заметил, что под ногтями нового гражданина начальника грязь. Он непроизвольно скривился, и его брезгливая ухмылка не укрылась от острого взгляда опытного старлея.
— Так, жулики, — теперь лицо Смирнова было непроницаемым, — слушайте внимательно, потому как дважды одно и то же я повторять не буду. Все свои воровские законы вам теперь придется забыть. Работать у меня будут все — от последнего педераста вроде этого, — он небрежно кивнул в сторону все еще улыбавшегося Маньки, — и до так называемого «вора в законе», если среди вас такие есть. Оправданием может быть только паралич или смерть. Всем понятно?
Теперь в строю уже никто не улыбался — даже последний педераст Манька. Эти слова подтверждали самые худшие опасения относительно соликамского прошлого старлея.
А Смирнов, продолжая испытующе буравить заключенных маленькими, близко посаженными глазками, продолжал:
— В моем отряде будет железная дисциплина. Вставшим на правильный путь исправления я лично гарантирую условно-досрочное освобождение. Те же, кто причисляет себя к так называемому «отрицалову», будут крыть своими вшивыми животами цемент в ШИЗО. На свободу, быдло, вы пойдете или с чистой совестью, или с дырявыми легкими и опущенными почками.
После этих слов над грязным, утоптанным сотнями кирзачей-«говнодавов» снегом, над десятками шапок-ушанок, над всем унылым пейзажем зоны, перечеркнутым колючей проволокой, повисло тягостное молчание. Казалось, пролети сейчас муха — лопнут барабанные перепонки.
Сделав еще несколько шажков, Смирнов неожиданно упер свою колючий взгляд в Никитина.
Бывает так: один человек сразу же, с первого взгляда вызывает в другом острую, безотчетную неприязнь. Почему?
Может быть, старлею не понравился слишком независимый взгляд зека, может быть, его задела брезгливая ухмылка заключенного, которую он случайно перехватил…
— Ты! — толстый палец нового начальника отряда не мог дотянуться до бушлата Никитина, но не было никаких сомнений, что обращение относится именно к нему.
Никитин вздохнул.
— Ну я… — даже не пытаясь скрыть недовольства, отозвался он.
Новый начальник отряда начал закипать: нехороший прищур, делавший его глаза еще более маленькими, и оттопыренная нижняя губа свидетельствовали, что теперь зеку неприятностей не миновать.
— Представьтесь по форме… — медленно, словно раздумывая, сказал Смирнов. — Как положено.
— Осужденный Никитин, статья двести восемнадцатая, часть вторая, два года, — ответил зек, глядя в сторону, после чего перевел взгляд на старлея, и тот понял: этот заключенный обращения «быдло» может и не простить.
Но старлей понимал и другое: если сейчас же, перед всем строем не поставить этого хрена с бугра на место, то в будущем прецедент может принести массу хлопот. Главное — сразу же показать свою власть; дать понять, что судьба всего отряда, всех ста человек — в его, старлея, руках.
