Но идиллия продолжалась недолго! Каким-то невероятным образом Левицкий принялся прибирать к своим рукам всю власть в театре. И вскоре обнаглел настолько, что стал считать свое мнение единственно верным. Поначалу Воронцов пытался осаживать нового худрука. Но после нескольких публичных скандалов и он опустил руки.
Многие считали, что Воронцов, как тактичный человек, просто делает вид на людях, что соглашается с мнением худрука. А затем у себя в кабинете устраивает Левицкому настоящий разгон. Однако Бельцев знал, что это не так. Он видел истинное положение дел на совещаниях руководящего состава театра, куда заместителя Воронцова частенько приглашали со всевозможными докладами.
Собственно говоря, театром монопольно правил директор. Руководящий совет при нем был номинальным органом. В этот совет, кроме самого директора, входили только художественный руководитель и представитель Министерства культуры.
Но если второй мог еще как-то считаться его полноправным членом, поскольку отвечал за репертуар, состав труппы и был обязан заменить директора в случае его болезни, то представитель министерства пользовался лишь правом совещательного голоса и никакой роли в совете не играл. Все его функции сводились к тому, чтобы обеспечить театру мизерные государственные субсидии и налоговые льготы.
На заседаниях совета представитель министерства появлялся редко. Бельцев полагал, что причиной подобной инертности государственного чиновника была личная финансовая заинтересованность в невмешательстве в театральные дела, но доказать этого зам, естественно, не мог.
Такое положение дел в театре существовало до тех пор, пока не появился Левицкий. Он решил изменить существующий порядок правления и отвоевать себе больше полномочий. Воронцов попытался воспротивиться, но тогда Левицкий упомянул о каких-то материалах, о которых не должен забывать директор. И Воронцов сник.
– Представитель министерства первое время на подобные выпады никак не реагировал, а потом и вовсе перестал бывать на советах руководства, – закончил свой рассказ Бельцев. – В чем тут причина, я не знаю. Может быть, Левицкий шантажировал и его. Но, как бы то ни было, перед своей смертью худрук добился того, что его уравняли в правах с директором. И еще неизвестно, куда бы он зашел дальше, если бы не погиб!
– Странно, что именно вы мне такое рассказываете, – усмехнулся Гуров. – В начале нашей беседы мне показалось, что вы испытываете к Воронцову теплые, дружеские чувства. А теперь, получается, помогаете ему утонуть?
– Жаль, что в ваших глазах все выглядит именно так, но у меня нет иного выбора, – развел руками Бельцев. – За несколько дней до смерти Левицкий стал особенно несдержан и несколько раз намекал на эти никому не ведомые материалы прилюдно. Нужно быть глупцом, чтобы не сделать из этого выводов о шантаже. И удивительно, что вам никто еще ничего не рассказал об отношениях Воронцова и покойника Левицкого. Если честно, я думал, что вы именно по этому поводу и хотели со мной поговорить.
– А что это за материалы такие? – поинтересовался Гуров, даже не пытаясь придать голосу интонацию безразличия.
– Если бы я знал, – сокрушенно вздохнул Бельцев. – Я и слышал-то только одни намеки. Причем не чаще, чем любой рядовой работник театра. Разве что узнал о шантаже раньше. Хотя я и не утверждаю, что это был шантаж. Может быть, между Воронцовым и Левицким просто существовали некоторые отношения, не слишком привычные для русского человека. Если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
– Понимаю, – усмехнулся Гуров, вспомнив, что несколько минут назад подумал то же самое об отношениях между Воронцовым и Бельцевым.
Сыщик не стал больше задерживаться в гримерной и поднялся наверх к директору театра. Группа экспертов уже к тому времени закончила свою работу и уехала назад в главк. Поэтому Воронцов сидел в кабинете один и очень удивился повторному визиту Гурова.
На вопрос сыщика о возможности существования шантажа в отношениях директора и худрука, заданный прямо с порога и в лоб, Воронцов, побледнев, твердо ответил, что ничего подобного не было Гуров попытался надавить на него, но директор стоял на своем.
– Владимир Владимирович, кого вы пытаетесь обмануть? – устало поинтересовался сыщик. – Поверьте, я не меньший профессионал в своем деле, чем вы в своем. И если вы с первого взгляда можете закричать актеру, как Станиславский, «не верю», то и я сразу вижу, когда человек от меня что-то скрывает. Вы же сами себя топите! Это моя последняя попытка убедить вас в необходимости откровенного разговора. После этого шансов на чистосердечное признание у вас не будет. Если вдруг вы окажетесь виноваты в смерти Левицкого, я уничтожу вас. Хотя бы потому, что вы посмели подставить Марию…
– Вы несете чушь, товарищ полковник! – хлопнув ладонью по столу, перебил его Воронцов.
Гурова этот жест не разозлил, а заставил засмеяться. Директор осознал всю глупость своего поступка и потупился. Продолжил разговор он уже более спокойным тоном, но от своей позиции не отказался.
– Повторяю вам, Лев Иванович, что Левицкий никогда и ничем не шантажировал меня, – едва сдерживая дрожь в голосе, проговорил Воронцов. – Ваши подозрения беспочвенны, а утверждения ваших осведомителей необоснованны. Я не убивал Левицкого хотя бы потому, что у меня нет ни одной причины для того, чтобы сделать это.
– А где вы были в момент убийства? – задал новый вопрос сыщик.
– Здесь, в своем кабинете. – В голосе директора все же было больше раздражения, чем испуга. – Господин Бельцев сказал мне, что меня просит к телефону жена. Когда я поднялся наверх, в трубке были слышны лишь короткие гудки. Я решил, что связь оборвалась, и сам позвонил супруге. Она сказала, что не звонила мне, и я был удивлен. А когда вышел в коридор после разговора с ней, то увидел суету около кабинета Левицкого и узнал, что его убили.
– И вы не слышали выстрела, находясь в шести метрах от места преступления? – недоверчиво поинтересовался Гуров.
– Видите ли, Лев Иванович, в театре очень часто бывает слишком шумно, и это мешает мне сосредоточиться, – вновь обретая уверенность в себе, ответил Воронцов. – Именно поэтому я оборудовал свой кабинет прекрасной американской звукоизоляцией. И теперь ничего не услышу, даже если у меня в приемной выстрелит пушка. Можете проверить!
– Непременно! И пусть будет так, как вы сказали, – ответил Гуров и попрощался с директором театра. – И я буду очень рад, если хотя бы часть ваших слов окажется правдой!..
После этого Гуров уехал из театра, пытаясь привести полученную информацию к какому-то общему знаменателю. Итак, факты были таковы.
В третьем акте пьесы Булгакова «Белая гвардия» происходила полная смена декораций и действующих лиц. Именно поэтому антракт между вторым и третьим актом был достаточно велик. Примерно минут пятнадцать.
В это время за кулисами театра была жуткая суета. И на то, что Левицкий поднялся наверх, обратили внимание только охранник, Бельцев и Турчинская. Первые двое видели, как прошел на второй этаж Воронцов, но не придали этому большого значения.
