– Та книга, наверное, у вас сейчас с собой? –
Сварог указал за спину, в сторону багажника.
– Вы чертовски догадливы, мой друг, – потер лицо
Ольшанский. – Конечно, была бы с собой. Если б… В общем, довелось мне
потоптать места не столь отдаленные в самом прямом смысле этого слова. В точном
соответствии со строчками классика: меня однажды «повезли из Сибири в Сибирь».
А первая жена, с-сука, когда мне впаяли десятку, быстренько оформила развод и
выкинула все мои вещи на помойку – дескать, нет у меня ничего общего с этим
зеком. Сие случилось незадолго до начала перестройки, меня замели во время
прокатившейся по стране кампании борьбы с «цеховиками». Правда, до миллионера я
тогда еще не дорос, только начал разворачиваться, подбили, можно сказать, на
взлете… А знаете, чем занимался? Организовал подпольный цех по производству
цветастых полиэтиленовых пакетов, которыми государство по неведомой мне причине
не могло обеспечить своих граждан в надлежащих количествах. Дефицит был
огромнейший, люди переплачивали за копеечный кусок полиэтилена раз эдак в сто
больше его себестоимости. Нынешняя наркомафия по сравнению с той доходностью,
как сейчас говорят, курит в сторонке. Между прочим, на пакетах, по моему,
разумеется, научению, откатывали иностранными буквами надпись «Arkaim». В тот
момент мне это показалось забавным. Кто знает, уж не за эту ли свою
легкомысленность я расплатился пятью годами свободы, если учесть, что все в
этой жизни взаимосвязано, одно тянет за собой другое, а?..
– Минутку, – сказал Сварог. – Почему пятью?
Вас же к десяти приговорили.
– Внимательный, смотрю! – Ольшанский притворно
погрозил пальцем Сварогу. – Да нет, все просто. По амнистии вышел. С
началом перестройки тех, кто чалился по хозяйственным статьям, стали понемногу
выпускать. Типа чтобы было кому поднимать кооперативное движение. Помните, что
такое кооперативы?
– Помню, – угрюмо сказал Сварог. – Боевая,
погляжу, у вас биография.
– А то, – довольно кивнул Ольшанский. –
Помотало и пошвыряло по бурным водам человеческой жизни… Даже в столицу успел
съездить, счастья поискать. И вернуться оттуда успел, потому как понял, что на
периферии спокойнее – конкуренции меньше, органы особо не зверствуют, а шансов
развернуться для делового и умного человека никак не меньше. За всеми этими
коловращениями Атлантида как-то сама собой отступила даже не на второй, а на
самый далекий-предалекий план. Я бы в конце концов забыл о своей детской мечте
отыскать Атлантиду, как говорится, естественным образом. Так оно обычно и
бывает с детскими мечтами и увлечениями. Но… – Ольшанский опять поднял
палец, – мне не давали забыть об Атлантиде. Кто не давал? Или – что не
давало? Самое смешное, я не найду, что ответить… Знаете, кто-то умный сказал:
неизвестно, где заканчивается случай и начинается судьба. А я бы в ответ
возразил: иногда это становится совершенно очевидным. Тому пониманию
способствуют Знаки, подаваемые Судьбой или теми силами, что кроются за этим
словом… Мы в состоянии разглядеть эти Знаки, тем более если они преследуют тебя
на каждом шагу, как было со мной… Олигарх усмехнулся.
– Даже срочную меня определили служить знаете куда?
Сварог пожал плечами. Его малость утомила пьяная болтовня
Ольшанского. Лана так вообще уже клевала носом… Ну да, ведь бессонная ночь.
– На Алтай, в Бухтарминскую долину! – объявил
Ольшанский тоном Якубовича, орущего: «Приз в студию!!!». – Туда, где
некогда жили раскольники, хаживавшие за Беловодьем. Да-да, именно так! Совпадение,
скажете? Нуда, сперва я тоже так считал. Да только слишком много в моей жизни
было таких совпадений. На каждом шагу о совпадения спотыкался.
В семьдесят девятом поехал я на заработки в Бурятию. С
бригадой шабашников строили в одном колхозе-миллионере дом культуры, помогали
государству осваивать капвложения. И между прочим, мы отхватили эту работенку у
чеченских шабашников, увели прямо из-под носа. Тогда по стране раскатывало
много чеченских стройбригад – при советской власти не очень хорошо получалось
зарабатывать воровством скота и похищениями людей, приходилось осваивать мирные
профессии. Правды ради следует признать, что строили чеченцы качественно.
Однако меньше чеченами от этого они не становились, то бишь мстительность и
злоба никуда не девались… В общем, впоследствии это обстоятельство ударит по
нам из всех орудий, но поначалу все было спокойно. Мы вкалывали себе в
привычном для шабашников ритме, часов по двенадцать-четырнадцать в день, с
одним выходным в неделю, приближая сладкий миг расчета… Вот. А поблизости,
где-то в полусотне километров от нашего поселка, находился древний дацан.
Буряты, как известно, исконно исповедуют буддизм, и буддийских храмов у них
хватает. И этот храм при всей своей удаленности и труднодоступное™ был любим
местным населением, туда постоянно ездили паломники. Все дело было в том, что в
дацане хранилась некая буддийская реликвия под названием «намчувандан». Вот я и
решил посмотреть, что это за «намчувандан» такой…
Смотреть ее Ольшанский поехал в одиночку, на рейсовом автобусе.
Никого из бригады зазвать с собой не вышло, мужики вообще не понимали, как
можно вместо того, чтобы в кои-то веки отоспаться всласть, тащиться за
тридевять верст глазеть на какую-то сельскую церкву Наверняка, проводив его,
работяги покрутили пальцем у виска.
Дацан и впрямь не поражал воображение размерами и
архитектурными изысками. Небольшое квадратное здание с многоярусной крышей.
Внутри храма злато-серебро сосульками с потолка, разумеется, не свисало.
Простенько, скромно, даже бедно. В зале для молений, единственном помещении
дацана, правый дальний угол был отгорожен ширмой. За этой ширмой и хранилась
храмовая святыня.
О том, что за «намчувандан» такой, он узнал еще в автобусе,
от попутчика-бурята, который тоже направлялся в дацан. Согласно легенде, храм
обязан своим появлением пришедшему из Халхи, то бишь из Монголии, махатме Кушо
Дхонду «Махатма, напомню, обозначает „учитель“ и является высоким духовным
званием, которого буддисту не так-то просто удостоиться».
Проходя по берегу пруда, Кушо Дхонду увидел белый лотос и,
восхитившись его красотой, сорвал и взял с собой. Вскоре сорванный цветок стал
чахнуть, и махатма пожалел о своем поступке, пожалел о том, что уничтожил
живое. И тогда он сказал лотосу: «Если бы я мог, я отдал бы тебе часть своей жизненной
силы». Он бережно положил цветок на лежавшую в траве деревянную колоду. С ним
были люди, они слышали его слова. И случилось чудо – цветок не завял. Проходили
дни, недели, месяцы, махатма уже куда-то ушел своей дорогой, а цветок выглядел,
как только что сорванный. Минуло столетие, и ничего цветку не сделалось. А там,
где махатма оставил цветок, построили дацан. И неувядающий цветок лотоса,
закончил свой рассказ попутчик в автобусе, и есть та самая храмовая реликвия.
И вот настала очередь Ольшанского зайти за ширму – к
реликвии запускали по одному. Заходит. Видит грубую деревянную колоду, возле
нее сидит в позе лотоса священнослужитель в желтом облачении. А на колоде лежит
цветок лотоса, который действительно выглядит как только что сорванный. «Хитрость
невеликая, – подумал тогда Ольшанский, – каждый день посылай
человечка к пруду за новым цветком – и неиссякаемый ручеек паломников
обеспечен».
