«Прикоснись к цветку», – говорит священнослужитель.
Ольшанский аккуратненько так, пальчиком дотрагивается до лотоса. И вдруг
чувствует… обжигающий удар. Некая огненная струя проносится по кроветокам, по
позвоночнику, затылок сотрясает, как от удара кувалдой изнутри черепной
коробки, в глазах вспыхивают круги. «Что с тобой?!» – закричал, вскочив со
своего места, бурят в желтой одежде. Вот те, думает Ольшанский, и хваленая
буддистская невозмутимость…
– Так же внезапно, как началось, так же вдруг меня и
отпустило. Выдохнув и вытерев выступивший пот, объяснил я этому человеку, что
со мной случилось. Он выслушал со всей внимательностью и серьезностью. «Такое
здесь происходит впервые, – говорит он мне. – Это какой-то знак тебе.
Запомни это и всмотрись в себя».
Возможно, я бы и не обратил серьезного внимания на его
слова, но совсем скоро кое-что случилось, и это «кое-что» перевернуло всю мою
жизнь.
Сломался рейсовый автобус, на котором я должен был уехать.
Пришлось ждать следующего, то есть до утра. «Коли не явлюсь к началу рабочего
дня, – подумал я тогда, – мужики сложат на меня все маты». Ну,
вернулся где-то в полдень и узнал, что изба, в которой квартировала наша
бригада, ночью сгорела. Вместе со всеми, кто был внутри. Впоследствии
выяснилось, что подожгли те самые чечены, у которых мы перехватили подряд на
Дом культуры, – они вынуждены были податься в соседнее село, совсем нищее,
и подрядиться строить коровник…
Он замолчал надолго, а потом с нажимом глубоко верующего
человека произнес:
– И тогда я понял: все не случайно! Случайностей вообще
нет! Эта сила будет хранить меня и далее, если только я не сойду с пути – вот
как объяснялся явленный мне Знак. А как по-другому объяснить? Правда, тогда я
еще не вполне представлял, в чем заключается мой путь, в чем мое
предназначение. Смутно понимал, что выстраивается некая линия, –
Ольшанский провел рукой в воздухе, словно гладил по поверхности стола, – и
на ней, как звезды в созвездии, горят слова: Атлантида, Аркаим, Беловодье,
Шамбала. И я стою на этой линии… Но где, в какой точке? В чем мое
предназначение? И вот интерес к теме снова вспыхнул во мне. А время тогда,
напоминаю, стояло советское, со всякой занимательной литературой было туго,
Интернет еще не изобрели. Приходилось собирать по кусочкам, по лоскуточкам, по
обрывочкам, там сям… кое-какими знаниями я обогатился, но все равно ответа на
главный для себя вопрос не получил… Однако – не было бы счастья, да несчастье
помогло. Ежели вы забыли, то напомню, что меня незадолго до перестройки
отправили на баланду. Спасибо лично Тебе.
Ольшанский задрал голову к потолку салона автомобиля,
обращаясь в этот момент, надо думать, прямиком к небу.
– Юрий Владимирович Андропов, развернувший бурную
деятельность по отлову узбекских хлопковых баев, прогульщиков по кинотеатрам, а
заодно и подпольных советских миллионеров в городах Сибири – вот кто меня
посадил…
…Рассказ Ольшанского становился путаным и щедро
приправленным многочисленными подробностями, к делу отношения не имеющими,
однако Сварог слушал внимательно и не перебивал, поскольку, во-первых, вопрос
касался Аркаима, а во-вторых… Во-вторых, Сварог сам полагал, что все его
приключения и встречи далеко не случайны, что за всеми ними стоят некие силы. И
не обязательно бесовские…
Короче, в лагере Ольшанский пережил клиническую смерть.
История вышла преглупая. Стычка в бараке между двумя зековскими группировками,
он полез растаскивать. Ну и, понятно, сам получил. Здоровенный амбал с одной
извилиной в башке засадил кулачищем ему точнехонько в сердце, от ушиба
моторчик-то и остановился. Потом одни говорили, что состояние, когда Ольшанский
валялся, аки труп хладный, и не прощупывался пульс, и вообще никакие признаки
жизни не угадывались, – длилось несколько секунд, другие говорили о
нескольких минутах. Самому ему, по вполне понятным причинам, судить о том,
сколько времени прошло, было бы затруднительно. Хотя он и не провалился в
совершеннейшее, темное беспамятство. Отнюдь…
Не было никакого туннеля, который обычно описывают люди,
пережившие клиническую смерть. Ну, или они описывают колодец… что, по сути, тот
же туннель. А видел Ольшанский облака. Вокруг были одни облака, эдакие
нагромождения небесной ваты, и он падал сквозь них. Падение было быстрое, но
постепенно замедлялось. Затем перешло в парение, будто летишь на дельтаплане.
Когда он выскочил из облаков, то, как из огня да в полымя,
попал в густой туман, который, вопреки всем законам природы, поднимался высоко,
едва не доставая края облаков. Но все же между этими слоями был просвет, и
Ольшанский успел кое-что разглядеть там, на земле…
Помните, господин Сварог, был такой древний эстонский фильм
«Отель „У погибшего альпиниста“»? Лана вряд ли его видела, возрастом не вышла
да и на других картинах воспитывалась, а вы-то наверняка смотрели – в те годы
любая фантастика на киноэкранах была гостем наиредчайшим, как наша, так и
зарубежная. Даже такая дурь была редкостью. Вот и у него, у Ольшанского, было как
в том фильме: высокогорье, заснеженные склоны, кругом, куда ни глянь, сплошные
горы, снег, камни, безлюдье и – единственное жилище посередь всего этого
снежно-горного безмолвия. Жилище это казалось занесенным сюда сошедшей с гор
лавиной, занесенным ненадолго – до следующей лавины, которая смахнет его вниз.
Потом Ольшанский погрузился в густой беспросветный туман и
ничего не видел до тех пор, пока ноги не коснулись земли. А почувствовав под
ногами опору, осмотрелся и кое-что все же разглядел. Сквозь туман проступали
очертания высокой каменной ограды и смутно – темных строений. К ним-то он и
направился, сам мало понимая, зачем и почему. Впрочем, так обычно в снах и
бывает…
…А туман стоял такой, что сделал бы честь любому Лондону…
Еще книжка такая есть. Кто ее написал? «Я тоже, господин Сварог, не помню». Там
про то, как на весь белый свет наползает непроглядный туман, а в тумане том
водятся чудовища, одно другого монструознее и злее… Так вот: в этих его,
Ольшанского, видениях если и обитали некие чудовища и крались сейчас в тумане,
то самое время им было выпрыгивать и вцепляться вострыми зубками, чтобы не
опоздать совсем. Потому что он довольно быстро одолел расстояние до тех самых
строений, уже подошел к высоким деревянным воротам, по краям обитым самоковаными
железными полосами, и в эти ворота принялся настойчиво стучать.
Сперва послышались протяжное шуршание, звяканье и стук,
потом заскрипели воротные петли. Одна половина ворот отошла внутрь, и в проеме
показался бритоголовый человек с раскосым азиатским лицом, одетый в желтый
балахон, какой носят буддийские монахи и священнослужители. Он оглядел
Ольшанского, на его лице не отразилось ровным счетом ничего, бровью не повел,
ни единым мускулом не дрогнул. Потом что-то спросил на незнакомом языке – но
Ольшанский его почему-то отлично понял! Монах спросил, нет ли еще кого-нибудь.
Отставших, заблудившихся, – вот что сказал монах. А Ольшанский ни слова не
произнес в ответ, ни по-русски, ни по-английски. Он просто пожал плечами.
Бритоголовый (а не только волосы, но и брови у него были сбриты) не пытался
более налаживать с ним диалог, а отступил, еще больше приоткрыв створку ворот,
и жестом руки показал: мол, входи, путник.
