– Понятно, – отозвался он.
– Мы простоим здесь двадцать минут. Может, зайдете перекусить или еще что?
Каллахэн вытащил забинтованной рукой бумажник и чуть не уронил его. Странно, но обожженная ладонь больше не болела, только потеряла чувствительность. Лучше бы болела. Во всяком случае, боль была настоящей и вполне реальной. Во рту у священника стоял привкус смерти – приторный и рыхлый, как у перегнившего яблока. И это все? Да! Куда уж хуже!
Каллахэн вытащил двадцатку.
– Можете купить мне бутылку?
– Мистер, правила…
– Сдачу, конечно, оставьте себе.
– Мне не нужны неприятности, мистер. Через два часа мы будем в Нью-Йорке, и там есть все, что только душе угодно!
А вот в этом ты ошибаешься, друг, подумал Каллахэн и посмотрел, сколько денег у него осталось. Десятка, две пятерки и однодолларовая бумажка. Он добавил к двадцати долларам десятку и протянул водителю.
– Одной фляжки будет вполне достаточно, – сказал он. – А сдачу оставьте себе.
Водитель перевел взгляд с купюр на потухшие глаза в темных глазницах, и ему вдруг показалось, что он разговаривает с живым мертвецом, который разучился улыбаться.
– Тридцать долларов за фляжку? Мистер, вы, должно быть, не в себе! – Однако деньги он взял и направился вдоль салона пустого автобуса, но потом вернулся. – Но только чтобы без глупостей! Мне тут не нужны неприятности!
Каллахэн согласно кивнул, будто нашкодивший мальчуган, терпеливо сносивший заслуженное наказание.
Окинув его еще одним взглядом, водитель вышел.
Нужно что-нибудь дешевое, подумал Каллахэн. Такое, чтобы обожгло и язык, и горло… и смыло этот невыносимый приторный вкус во рту! Или хотя бы притупило его до момента, когда он найдет подходящее место и начнет пить по-настоящему. Пить не переставая…
От безысходности и отчаяния хотелось разрыдаться, но слез не было. Только пустота внутри… и приторный вкус!
Быстрее, водитель!
Он снова перевел взгляд за окно. На другой стороне дороги сидел мальчик, обхватив голову руками. Каллахэн смотрел на него, пока автобус не тронулся, но мальчик так и не переменил позы.
33
Почувствовав на себе чью-то руку, Бен моментально очнулся, и Марк, наклонившись к самому уху, прошептал:
– Светает.
Бен открыл глаза и, дважды моргнув, чтобы привыкнуть к свету, посмотрел в окно. На улице моросил мелкий осенний дождь, сквозь который пробивался тусклый рассвет. Потерявшие листву деревья раскинули на сером небе голые сучья, похожие на огромные буквы неведомого алфавита. На мокром асфальте шоссе 30, уходившего на восток, отражались красные отблески задних габаритных огней удалявшегося автомобиля.
Бен встал и осмотрелся. Мэтт продолжал спать: его дыхание было частым и поверхностным, но хотя бы ровным. Джимми тоже спал, пристроившись в единственном в палате кресле. На его щеках темнела щетина, столь непривычная в неизменно подтянутом облике доктора. Бен провел ладонью по своей щеке – она тоже была колючей.
– Пора идти, верно? – спросил Марк.
Бен кивнул и, вспомнив, чем им предстоит сегодня заняться, содрогнулся, но усилием воли прогнал эти мысли. Единственным способом исполнить задуманное было не размышлять о том, что выходило за рамки десяти предстоящих минут. Заглянув в лицо мальчику, он увидел на нем такую непреклонную решимость, что невольно ощутил тошноту. Бен подошел к Джимми и потряс его за плечо.
– А? Что? – Джимми подскочил на месте, будто пловец, выныривающий после прыжка. От испуга его лицо исказилось, а глаза широко распахнулись. Какое-то время он смотрел на них не узнавая, но потом расслабился и с облегчением выдохнул. – Плохой сон! – объяснил он, и Марк понимающе кивнул. – Уже светло, – продолжил доктор таким тоном, каким скряга говорит о деньгах, после чего подошел к Мэтту и, взяв руку, пощупал пульс.
– Как он? – спросил Марк.
– Думаю, лучше, чем вчера ночью, – ответил Джимми. – Бен, мне кажется, нам троим надо спуститься на служебном лифте – на случай если кто-нибудь вчера видел Марка. Так надежнее.
– А мистера Берка мы оставим одного? – поинтересовался Марк.
– Думаю, да, – ответил Бен. – Придется рискнуть и положиться на его изобретательность. Мы не можем позволить себе дать Барлоу еще один день.
Они на цыпочках прошли по коридору и спустились вниз на служебном лифте. Время было четверть седьмого, и на кухне уже копошились работники. Один из поваров поднял голову и узнал Джимми.
– Привет, док! – крикнул он и помахал рукой.
Больше с ними никто не заговаривал.
– Куда сначала? – спросил Джимми. – В школу на Брок-стрит?
– Нет, – ответил Бен. – До обеда там много народу. Во сколько малыши заканчивают занятия, Марк?
– В два часа.
– То есть в самый разгар дня, так что времени у нас будет достаточно, – пояснил Бен. – Сначала надо заехать к Марку домой. За кольями.
34
Подъезжая к городу, они почти физически ощущали облако страха, повисшее в салоне «бьюика» Джимми, и разговор не клеился. Когда доктор свернул на шоссе 12, Бен вспомнил, как они со Сьюзен возвращались по этой дороге с их первого свидания, когда она хотела посмотреть в кино что-нибудь с автомобильными гонками.
– Дело плохо, – произнес Джимми. Его мальчишеское лицо было бледным, испуганным и злым. – Господи, кажется, что у этого есть даже запах!
Бен про себя согласился, хотя этот запах ощущался скорее подсознанием, как бывает на кладбище.
На шоссе машин почти не встречалось. По дороге им попался молоковоз Вина Пьюринтона. Двигатель машины работал на холостых оборотах. Бен проверил все внутри и, заглушив двигатель, вернулся в «бьюик». В ответ на вопросительный взгляд доктора он отрицательно покачал головой и пояснил:
– Его там нет. Бензина уже почти не осталось – двигатель работал несколько часов.
Джимми с досадой стукнул себя кулаком по коленке.
При въезде в город доктор произнес с видимой радостью:
– Смотрите! Магазин Кроссена открыт!
Он действительно был открыт, а при входе Милт прилаживал пластиковый навес над газетной стойкой. Рядом переминался с ноги на ногу Лестер Сильвиус в желтом дождевике.
– А вот остальных что-то не видно! – заметил Бен.
Милт приветственно помахал им рукой, и Бену показалось, что на лицах обоих мужчин читалась тревога. На двери похоронного бюро Формана по-прежнему висела табличка «Закрыто». Магазин скобяных товаров тоже не работал, как и универсальный магазин Спенсера, который был заперт, а в окнах не горел свет. Закусочная была открыта, и, проехав чуть дальше, Джимми остановился у нового мебельного магазина. Над витриной висела вывеска, на которой золотыми буквами было выведено: «Барлоу и Стрейкер. Стильная мебель». Джимми постучал в дверь и увидел, как и рассказывал Каллахэн, в витрине лист, на котором тем же изящным ровным почерком, что и оставленное им письмо, было написано: «Закрыто до особого объявления».
