Нолли взглянул туда и увидел, что возле старого «паккарда» припаркован новенький бежевый «бьюик». Окуляры не позволяли разглядеть номер, и он опустил бинокль.
– Это же машина доктора Коуди, верно?
– Похоже на то! – Паркинс сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о стену.
– Никогда не видел там других машин, кроме «паккарда».
– Я тоже, – задумчиво отозвался Паркинс.
– Может, стоит туда наведаться и проверить? – В голосе Нолли не было обычной уверенности. Он служил блюстителем закона уже пять лет, но до сих пор был преисполнен важности за порученное ему дело.
– Нет, – ответил Паркинс, – не стоит.
Он вытащил из кармана жилетки часы и, откинув крышку, проверил время, будто станционный смотритель, который решил удостовериться в точности прибытия экспресса. 15:41. Сверившись с часами на здании муниципалитета, он убрал хронометр обратно.
– И как все это связано с Флойдом Тиббитсом и младенцем Макдугаллов? – поинтересовался Нолли.
– Не знаю.
– Понятно, – смутился Гарденер. Паркинс никогда не отличался многословием, но сейчас он превзошел самого себя. Нолли снова посмотрел в бинокль – никаких изменений.
– Сегодня в городе тихо.
– Да, – согласился Паркинс и перевел взгляд выцветших голубых глаз на Джойнтер-авеню и парк. Там тоже было пустынно, причем целый день. Никаких мам с колясками и малышами или праздных прохожих у Мемориала павшим героям.
– Странно все это, – не унимался Нолли, надеясь разговорить начальника.
– Да, – задумчиво подтвердил тот.
Гарденер предпринял последнюю попытку, подняв тему погоды, которая никогда не оставляла Паркинса равнодушным:
– Собираются тучи. Наверное, к дождю.
Паркинс посмотрел вверх. Прямо над головой плыли похожие на чешуйки облака, а на юго-западе небо заволокли тучи.
– Да, – снова сказал он и выбросил окурок.
– Парк, с тобой все в порядке?
– Нет, – не сразу ответил тот.
– Да что, черт возьми, с тобой происходит?
– Мне страшно до чертиков, – произнес Гиллеспи.
– Что? – изумился Нолли. – Чего ты боишься?
– Не знаю, – признался Паркинс и, забрав бинокль, снова направил его на Марстен-Хаус.
Нолли стоял рядом, потеряв дар речи.
15
За столом, на котором лежало письмо, подвал сворачивал в сторону, и они оказались в бывшем винном погребе. Оглядываясь вокруг, Бен подумал, что Хьюберт Марстен наверняка был бутлегером. Повсюду виднелись бочонки, покрытые пылью и паутиной. Одну стену полностью закрывал винный стеллаж, в ячейках которого кое-где лежали большие бутылки. Какие-то из них взорвались, и там, где некогда дожидалось своего ценителя игристое бургундское, теперь устроили себе жилище пауки. В целых бутылках вино уже наверняка превратилось в уксус, и в воздухе висел его острый запах, смешанный со смрадом гниения.
– Нет! – тихо и решительно произнес Бен. – Я не могу.
– Так надо! – возразил отец Каллахэн. – Я не говорю, что это будет легко или что так будет лучше. Но сделать это должны именно вы!
– Я не могу! – закричал Бен, и его слова прокатились громким эхом по сводам подвала.
В центре на небольшом помосте, освещенном лучом фонаря, неподвижно лежала Сьюзен Нортон. Ее тело до плеч покрывал кусок белого полотна. Подойдя ближе, все замерли в изумлении.
При жизни она была жизнерадостной и хорошенькой девушкой, чуть-чуть не дотягивавшей до того, чтобы выглядеть по-настоящему красивой. Причем не оттого, что подкачали какие-то черты лица, просто жизнь ее была слишком обыденной и ничем не примечательной. Но сейчас она была само совершенство!
Смерть не наложила на нее своей печати. Румянец на лице, чудесный высокий лоб, алые – безо всякой помады! – губы. Глаза были закрыты, и ресницы выделялись на молочно-белой коже темными ободками. Одна рука шла вдоль тела, а другая лежала на поясе. Однако красота была не светлой, а какой-то холодной и бездушной. Ее лицо чем-то неуловимо напомнило Джимми лица сайгонских девчонок, совсем еще юных, которые, опустившись на колени за барной стойкой, обслуживали американских солдат. И делали это не в первый и даже не в сотый раз. И все же на их лицах было выражение не разврата, а лишь горького знания жизни, с реалиями которой им пришлось столкнуться так рано. Лицо Сьюзен было иным, но в чем именно, Джимми понять не мог.
Каллахэн подошел ближе и приложил пальцы к ее левой груди.
– Вот сюда, – сказал он. – Здесь сердце.
– Нет! – повторил Бен. – Я не могу!
– Будьте ее любимым, – мягко, но настойчиво произнес отец Каллахэн. – А еще лучше – супругом. Вы не причините ей боли, Бен, а всего лишь освободите. Больно будет только вам самому.
Бен молча смотрел на священника. Марк достал из черной сумки доктора кол и молча протянул Бену. Тот взял его: казалось, что рука вдруг вытянулась на целую милю.
Если не думать об этом, то тогда, возможно…
Но как об этом не думать?! И вдруг он вспомнил строчку из «Дракулы» – теперь это произведение уже не казалось ему таким забавным. Когда Артуру Холмвуду предстояло проделать такую же жуткую процедуру, Ван Хельсинг ему сказал: Чтобы снова обрести покой, надо сначала испить эту горькую чашу.
Но удастся ли кому-то из них хоть когда-нибудь обрести покой?
– Заберите его! – взмолился Бен. – Не заставляйте меня делать это…
Никто не шевельнулся.
Он почувствовал, как по телу пробежали мурашки и на коже выступили капли холодного пота. Кол, который всего несколько часов назад был самой обыкновенной битой, вдруг налился невероятной тяжестью.
Бен поднял кол и приставил к левой груди Сьюзен – чуть повыше последней застегнутой пуговицы на ее блузке. Острие выдавило ямочку на коже, и у Бена задрожали губы.
– Она не мертва! – хрипло выдавил он. Других аргументов не осталось.
– Напротив! – неумолимо возразил Джимми. – Она восстанет из мертвых.
Взяв безвольно лежавшую руку Сьюзен, он надел на нее манжету тонометра и измерил давление: 00/00, – затем приложил стетоскоп к груди и дал каждому послушать царившую там тишину.
В руку Бена вложили какой-то предмет – даже годы спустя он так и не смог вспомнить, кто именно дал ему молоток. Самый обычный молоток с резиновой рукояткой. В луче света тускло блеснула сталь бойка.
– Сделайте это быстро и выходите на свет, – сказал Каллахэн. – Остальное мы закончим сами.
Чтобы снова обрести покой, надо сначала испить эту горькую чашу.
– Господи, помилуй! – прошептал Бен и, размахнувшись, нанес удар молотком.
