– А то, – довольно кивнул Ольшанский. –
Помотало и пошвыряло по бурным водам человеческой жизни… Даже в столицу успел
съездить, счастья поискать. И вернуться оттуда успел, потому как понял, что на
периферии спокойнее – конкуренции меньше, органы особо не зверствуют, а шансов
развернуться для делового и умного человека никак не меньше. За всеми этими
коловращениями Атлантида как-то сама собой отступила даже не на второй, а на
самый далекий-предалекий план. Я бы в конце концов забыл о своей детской мечте
отыскать Атлантиду, как говорится, естественным образом. Так оно обычно и
бывает с детскими мечтами и увлечениями. Но… – Ольшанский опять поднял
палец, – мне не давали забыть об Атлантиде. Кто не давал? Или – что не
давало? Самое смешное, я не найду, что ответить… Знаете, кто-то умный сказал:
неизвестно, где заканчивается случай и начинается судьба. А я бы в ответ
возразил: иногда это становится совершенно очевидным. Тому пониманию
способствуют Знаки, подаваемые Судьбой или теми силами, что кроются за этим
словом… Мы в состоянии разглядеть эти Знаки, тем более если они преследуют тебя
на каждом шагу, как было со мной…
Олигарх усмехнулся.
– Даже срочную меня определили служить знаете куда?
Сварог пожал плечами. Его малость утомила пьяная болтовня
Ольшанского. Лана так вообще уже клевала носом… Ну да, ведь бессонная ночь.
– На Алтай, в Бухтарминскую долину! – объявил
Ольшанский тоном Якубовича, орущего: «Приз в студию!!!». – Туда, где
некогда жили раскольники, хаживавшие за Беловодьем. Да-да, именно так! Совпадение,
скажете? Ну да, сперва я тоже так считал. Да только слишком много в моей жизни
было таких совпадений. На каждом шагу о совпадения спотыкался.
В семьдесят девятом поехал я на заработки в Бурятию. С
бригадой шабашников строили в одном колхозе-миллионере дом культуры, помогали
государству осваивать капвложения. И между прочим, мы отхватили эту работенку у
чеченских шабашников, увели прямо из-под носа. Тогда по стране раскатывало
много чеченских стройбригад – при советской власти не очень хорошо получалось
зарабатывать воровством скота и похищениями людей, приходилось осваивать мирные
профессии. Правды ради следует признать, что строили чеченцы качественно.
Однако меньше чеченами от этого они не становились, то бишь мстительность и
злоба никуда не девались… В общем, впоследствии это обстоятельство ударит по
нам из всех орудий, но поначалу все было спокойно. Мы вкалывали себе в
привычном для шабашников ритме, часов по двенадцать-четырнадцать в день, с
одним выходным в неделю, приближая сладкий миг расчета… Вот. А поблизости,
где-то в полусотне километров от нашего поселка, находился древний дацан.
Буряты, как известно, исконно исповедуют буддизм, и буддийских храмов у них
хватает. И этот храм при всей своей удаленности и труднодоступности был любим
местным населением, туда постоянно ездили паломники. Все дело было в том, что в
дацане хранилась некая буддийская реликвия под названием «намчувандан». Вот я и
решил посмотреть, что это за «намчувандан» такой…
Смотреть ее Ольшанский поехал в одиночку, на рейсовом
автобусе. Никого из бригады зазвать с собой не вышло, мужики вообще не
понимали, как можно вместо того, чтобы в кои-то веки отоспаться всласть,
тащиться за тридевять верст глазеть на какую-то сельскую церкву. Наверняка,
проводив его, работяги покрутили пальцем у виска.
Дацан и впрямь не поражал воображение размерами и
архитектурными изысками. Небольшое квадратное здание с многоярусной крышей.
Внутри храма злато-серебро сосульками с потолка, разумеется, не свисало.
Простенько, скромно, даже бедно. В зале для молений, единственном помещении
дацана, правый дальний угол был отгорожен ширмой. За этой ширмой и хранилась
храмовая святыня.
О том, что за «намчувандан» такой, он узнал еще в автобусе,
от попутчика-бурята, который тоже направлялся в дацан. Согласно легенде, храм
обязан своим появлением пришедшему из Халхи, то бишь из Монголии, махатме Кушо
Дхонду. «Махатма, напомню, обозначает «учитель» и является высоким духовным
званием, которого буддисту не так-то просто удостоиться».
Проходя по берегу пруда, Кушо Дхонду увидел белый лотос и,
восхитившись его красотой, сорвал и взял с собой. Вскоре сорванный цветок стал
чахнуть, и махатма пожалел о своем поступке, пожалел о том, что уничтожил
живое. И тогда он сказал лотосу: «Если бы я мог, я отдал бы тебе часть своей
жизненной силы». Он бережно положил цветок на лежавшую в траве деревянную
колоду. С ним были люди, они слышали его слова. И случилось чудо – цветок не
завял. Проходили дни, недели, месяцы, махатма уже куда-то ушел своей дорогой, а
цветок выглядел, как только что сорванный. Минуло столетие, и ничего цветку не
сделалось. А там, где махатма оставил цветок, построили дацан. И неувядающий
цветок лотоса, закончил свой рассказ попутчик в автобусе, и есть та самая
храмовая реликвия.
И вот настала очередь Ольшанского зайти за ширму – к
реликвии запускали по одному. Заходит. Видит грубую деревянную колоду, возле
нее сидит в позе лотоса священнослужитель в желтом облачении. А на колоде лежит
цветок лотоса, который действительно выглядит как только что сорванный. «Хитрость
невеликая, – подумал тогда Ольшанский, – каждый день посылай
человечка к пруду за новым цветком – и неиссякаемый ручеек паломников
обеспечен».
«Прикоснись к цветку», – говорит священнослужитель.
Ольшанский аккуратненько так, пальчиком дотрагивается до лотоса. И вдруг
чувствует… обжигающий удар. Некая огненная струя проносится по кроветокам, по
позвоночнику, затылок сотрясает, как от удара кувалдой изнутри черепной
коробки, в глазах вспыхивают круги. «Что с тобой?!» – закричал, вскочив со
своего места, бурят в желтой одежде. Вот те, думает Ольшанский, и хваленая
буддистская невозмутимость…
– Так же внезапно, как началось, так же вдруг меня и
отпустило. Выдохнув и вытерев выступивший пот, объяснил я этому человеку, что
со мной случилось. Он выслушал со всей внимательностью и серьезностью. «Такое
здесь происходит впервые, – говорит он мне. – Это какой-то знак тебе.
Запомни это и всмотрись в себя».
Возможно, я бы и не обратил серьезного внимания на его
слова, но совсем скоро кое-что случилось, и это «кое-что» перевернуло всю мою
жизнь.
Сломался рейсовый автобус, на котором я должен был уехать.
Пришлось ждать следующего, то есть до утра. «Коли не явлюсь к началу рабочего
дня, – подумал я тогда, – мужики сложат на меня все маты». Ну,
вернулся где-то в полдень и узнал, что изба, в которой квартировала наша
бригада, ночью сгорела. Вместе со всеми, кто был внутри. Впоследствии
выяснилось, что подожгли те самые чечены, у которых мы перехватили подряд на
дом культуры, – они вынуждены были податься в соседнее село, совсем нищее,
и подрядиться строить коровник…
Он замолчал надолго, а потом с нажимом глубоко верующего
человека произнес:
– И тогда я понял: все не случайно! Случайностей вообще
нет! Эта сила будет хранить меня и далее, если только я не сойду с пути – вот
как объяснялся явленный мне Знак. А как по-другому объяснить? Правда, тогда я
еще не вполне представлял, в чем заключается мой путь, в чем мое
предназначение. Смутно понимал, что выстраивается некая линия, –
Ольшанский провел рукой в воздухе, словно гладил по поверхности стола, – и
на ней, как звезды в созвездии, горят слова: Атлантида, Аркаим, Беловодье,
Шамбала. И я стою на этой линии… Но где, в какой точке? В чем мое
предназначение? И вот интерес к теме снова вспыхнул во мне. А время тогда, напоминаю,
стояло советское, со всякой занимательной литературой было туго, Интернет еще
не изобрели. Приходилось собирать по кусочкам, по лоскуточкам, по обрывочкам,
там, сям… кое-какими знаниями я обогатился, но все равно ответа на главный для
себя вопрос не получил… Однако – не было бы счастья, да несчастье помогло.
Ежели вы забыли, то напомню, что меня незадолго до перестройки отправили на
баланду. Спасибо лично Тебе.
