Ольшанский задрал голову к потолку салона автомобиля,
обращаясь в этот момент, надо думать, прямиком к небу.
– Юрий Владимирович Андропов, развернувший бурную
деятельность по отлову узбекских хлопковых баев, прогульщиков по кинотеатрам, а
заодно и подпольных советских миллионеров в городах Сибири – вот кто меня
посадил…
…Рассказ Ольшанского становился путаным и щедро
приправленным многочисленными подробностями, к делу отношения не имеющими,
однако Сварог слушал внимательно и не перебивал, поскольку, во-первых, вопрос
касался Аркаима, а во-вторых… Во-вторых, Сварог сам полагал, что все его
приключения и встречи далеко не случайны, что за всеми ними стоят некие силы.
И не обязательно бесовские…
Короче, в лагере Ольшанский пережил клиническую смерть.
История вышла преглупая. Стычка в бараке между двумя зековскими группировками,
он полез растаскивать. Ну и, понятно, сам получил. Здоровенный амбал с одной
извилиной в башке засадил кулачищем ему точнехонько в сердце, от ушиба
моторчик-то и остановился. Потом одни говорили, что состояние, когда Ольшанский
валялся, аки труп хладный, и не прощупывался пульс, и вообще никакие признаки
жизни не угадывались, – длилось несколько секунд, другие говорили о
нескольких минутах. Самому ему, по вполне понятным причинам, судить о том,
сколько времени прошло, было бы затруднительно. Хотя он и не провалился в совершеннейшее,
темное беспамятство. Отнюдь…
Не было никакого туннеля, который обычно описывают люди,
пережившие клиническую смерть. Ну, или они описывают колодец… что, по сути, тот
же туннель. А видел Ольшанский облака. Вокруг были одни облака, эдакие
нагромождения небесной ваты, и он падал сквозь них. Падение было быстрое, но
постепенно замедлялось. Затем перешло в парение, будто летишь на дельтаплане.
Когда он выскочил из облаков, то, как из огня да в полымя,
попал в густой туман, который, вопреки всем законам природы, поднимался высоко,
едва не доставая края облаков. Но все же между этими слоями был просвет, и
Ольшанский успел кое-что разглядеть там, на земле…
Помните, господин Сварог, был такой древний эстонский фильм
«Отель “У погибшего альпиниста”»? Лана вряд ли его видела, возрастом не вышла,
да и на других картинах воспитывалась, а вы-то наверняка смотрели – в те годы
любая фантастика на киноэкранах была гостем наиредчайшим, как наша, так и
зарубежная. Даже такая дурь была редкостью. Вот и у него, у Ольшанского, было
как в том фильме: высокогорье, заснеженные склоны, кругом, куда ни глянь,
сплошные горы, снег, камни, безлюдье и – единственное жилище посередь всего
этого снежно-горного безмолвия. Жилище это казалось занесенным сюда сошедшей с
гор лавиной, занесенным ненадолго – до следующей лавины, которая смахнет его
вниз.
Потом Ольшанский погрузился в густой беспросветный туман и
ничего не видел до тех пор, пока ноги не коснулись земли. А почувствовав под
ногами опору, осмотрелся и кое-что все же разглядел. Сквозь туман проступали
очертания высокой каменной ограды и смутно – темных строений. К ним-то он и
направился, сам мало понимая, зачем и почему. Впрочем, так обычно в снах и
бывает…
…А туман стоял такой, что сделал бы честь любому Лондону…
Еще книжка такая есть. Кто ее написал? «Я тоже, господин Сварог, не помню». Там
про то, как на весь белый свет наползает непроглядный туман, а в тумане том
водятся чудовища, одно другого монструознее и злее… Так вот: в этих его,
Ольшанского, видениях если и обитали некие чудовища и крались сейчас в тумане,
то самое время им было выпрыгивать и вцепляться вострыми зубками, чтобы не
опоздать совсем. Потому что он довольно быстро одолел расстояние до тех самых
строений, уже подошел к высоким деревянным воротам, по краям обитым
самоковаными железными полосами, и в эти ворота принялся настойчиво стучать.
Сперва послышались протяжное шуршание, звяканье и стук,
потом заскрипели воротные петли. Одна половина ворот отошла внутрь, и в проеме
показался бритоголовый человек с раскосым азиатским лицом, одетый в желтый
балахон, какой носят буддийские монахи и священнослужители. Он оглядел
Ольшанского, на его лице не отразилось ровным счетом ничего, бровью не повел,
ни единым мускулом не дрогнул. Потом что-то спросил на незнакомом языке – но
Ольшанский его почему-то отлично понял! Монах спросил, нет ли еще кого-нибудь.
Отставших, заблудившихся, – вот что сказал монах. А Ольшанский ни слова не
произнес в ответ, ни по-русски, ни по-английски. Он просто пожал плечами.
Бритоголовый (а не только волосы, но и брови у него были сбриты) не пытался
более налаживать с ним диалог, а отступил, еще больше приоткрыв створку ворот,
и жестом руки показал: мол, входи, путник.
Пройдя в ворота, Ольшанский оказался на просторном песчаном
дворе. Дождался, пока бритоголовый человек сведет воротные створы и задвинет в
скобы затворный брус, потом направился следом за фигурой в желтом балахоне.
Ничего толком нельзя было разглядеть сквозь туман. Угадывались очертания
каких-то строений…
Они шли через обширный двор, и под ногами похрустывал песок.
В гробовой тишине (хотя и хотелось на всякий пожарный избегать такого рода
сравнений) этот хруст звучал прямо-таки оглушительно, гранатным грохотом
отдавался в ушах. И Ольшанский против воли старался ступать мягче. «Хоть бы
брякнуло, грохнулось, звякнуло что-то… Например, плохо закрепленное ведро. Или
каменюга какой с горы скатился. А то аж жуть продирает».
Сквозь клубы тумана он разглядел в глубине двора высокое,
где-то в полтора человеческих роста, сооружение из камней, более всего
напоминающее… пирамиду. Спрашивать у проводника: «Что это такое?» – он не стал.
Опять же – по совершенно непонятной причине.
«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана», –
припомнился Ольшанскому детский стишок, когда из тумана им навстречу вдруг
выплыл еще один бритоголовый азиат в желтых одеждах, прошел мимо, из тумана в
туман, не то что ножика не вынув, но даже не взглянув в их сторону…
Неясные пятна и неотчетливые контуры приближающегося
строения постепенно сложились в фундамент здания, крыльцо и лестницу, идущую
вверх снаружи по стене здания по типу пожарной. Насколько велико здание,
отсюда, снизу, понять было невозможно, лестница уходила в туман, как в облака,
поэтому и дом, казалось, не имеет крыши и завершения. И вдруг все стало размываться
и пропадать…
– Тогда я так и не узнал, куда привел меня
бритоголовый, – сказал Ольшанский, глядя на дорогу. – Я узнал об этом
много позже. А в это время солагерники делали мне массаж сердца и искусственное
дыхание и вернули меня к реальности. Вырвали меня из видения.
Ни тогда, ни после Ольшанский ни на секунду не усомнился,
что это был еще один Знак. Ему указывали путь. Ему показывали место, которое он
должен отыскать, а отыскав, что-то обязан там узнать для себя. И нашел он это
место спустя одиннадцать лет.
Впрочем, гораздо раньше Ольшанский, так сказать, сузил район
поисков и определил объект. Помогли явленные в видении подсказки. Пирамидальное
сооружение в полтора человеческих роста высотой, как заверили его щедро
оплачиваемые консультанты, было не чем иным, как Ступой. Ступа – это
обязательная принадлежность буддистских монастырей, вертикальная модель
мироздания и памятник Просветленному Уму Будды, ее начинают строить вместе с
монастырем…
