Я повернулась к двери в спальню, ожидая чудища… но по ступеням прогрохотали вполне человеческие шаги, а через секунду распахнулась дверь, являя вполне себе обычного Стужева, разве что полуголого, в порезах и исцарапанного… и в крови!
И тут кто-то как завопит:
— Сашенька! Сашунечка! Родненький! Ты меня спас! От супостатов темных, от иродов вандальных! Кощеюшка, разлюбезный ты мой!
Мы с Князем одновременно на книжку уставились. Фолиант, ничуть не устыдившись, продолжал вопить:
— Герой! Добрый молодец! Как ты их, а!
Стужев молча подошел к постели, взял подушку и «сделал звук тише». Затем обошел кровать, приблизился ко мне, замер на расстоянии полушага. А я смотрела на многочисленные порезы, которые продолжали кровоточить, и вспоминала, как от одного удара меча темных развалился автомобиль…
— Саш, — подняла голову, вгляделась в его льдисто-синие глаза, — поехали в больницу, а?
Он вдруг скривился и устало так:
— Маргош, ну змей и змей, это мелочи, серьезно. В конце концов, я же не настолько страшный, чтобы ты от меня по психиатрам бегала.
— Какой психиатр? — в ужасе смотрю на него. — Саш, я подозреваю, что тут без хирурга никак!
— А? — Недоуменный взгляд на меня.
Молча указала пальцем на его грудь, где имелись три царапины и один аккуратный, как от лезвия, глубокий порез… в котором виднелась белая кость… Стужев перевел взгляд на себя и выдал:
— Мля, а как они через броню достали?! — потом глянул на побелевшую меня и мгновенно исправился: — Да ерунда, малыш, до свадьбы заживет…
В следующую секунду кто-то отчаянно завизжал на весь дом, потому что другой кто-то, теряя сознание, повалился на пол, умудряясь при этом шептать:
— Все хорошо, Ритусь, я счас… только не переживай… Рит…
И он просто упал.
Уже без сознания!
И из всех порезов вдруг хлынула кровь! Ее так много было! Ужасающе много! Я рухнула на колени рядом, пытаясь зажать пальцами самый глубокий порез на груди и истерично зовя почему-то маму и Генри. Причем по очереди. И даже не соображая, что ору, срывая связки! Мне никогда в жизни не было так страшно, а он… он истекал кровью у моих ног, и я не знала что делать! Совсем не знала. Что-то вопила про «Скорую помощь», про…
Хлесткая звонкая пощечина отрезвила мгновенно!
Словно вынырнув из омута безумия, я посмотрела на Ягу, ту самую книжную, которая глядела на меня темно-зелеными злыми глазами.
— Прекрати, — тихо и оттого очень грозно сказала она. — Больница здесь не поможет, и даже Кощей не справится. На Терру нужно, зажигай свечу, в избушку свою переносись, а уж там Яги подсобят. И быстрее, он умирает.
Свечу принес Генри. Принес, протянул и осел рядом на колени, весь сотрясаясь, словно от едва сдерживаемых рыданий. Я и сама плакала не переставая.
— Будь сильной, — приказала Ядвига.
Я кивнула, обняла Стужева за шею, схватила Генри за костлявую ладонь и с мыслью «Печка, в избушку, пожалуйста» прикоснулась к огню губами.
Вспышка!
Пламя ревущее, грозное!
Теплый домашний полумрак, запах дерева, сдобы, сказки. Я открыла глаза и поняла, что лежу на печи, на расстеленной перине, обнимая Сашу.
Оглянулась, увидела стоящего посреди сказочной избушки потрясенного происходящим Генри, а глянув в окно, заметила, как бежит ко мне вся моя сказочная живность. А больше и посмотреть не успела!
Вспышка!
Вспышка!
Вспышка!
Вспышка!
Вспышка!
И в избушке стоят пять Ёжек!
И самая старшая на меня, на Стужева, на меня…
— Пожалуйста… — Поняла, что у меня снова начинается истерика.
Но Яги казались несколько шокированными и злыми. И лица были такие, что я сразу поняла — не помогут. Кощей им — первый враг, мне так вообще запретили к нему приближаться, а тут…
— Чего стоим, кого ждем?! — вдруг возопил фолиант.
Оказалось, что книжка в руках старшей бабы Яги находится.
— Мой спаситель кровью истекает, а они замерли, аки столбы ледяные!
Ёжки переглянулись, а старшая вдруг с такой злостью:
— Сама ж против племени Кощеева была!
— Это я когда была? — возмутилась книга. — Это я раньше была, когда они из меня страницы повыдирать хотели, ругательные которые! А теперь я «за», он меня от супостатов вандальных спас, живота не жалеючи! Да кто б еще — один-одинешенек против девяти супостатов темных на бой бы вышел?!
— Дурак! — в сердцах брякнула старшая Яга.
— Дурак, кто ж спорит, — согласилась книга. — Но наш дурак, родной, геройский и любимый! Чего встали? Дурака вылечить да в чувства привести, живо!
И старшая Яга хмуро скомандовала мне:
— Отойди.
Я быстренько с печи слезла, а пока слезала, две другие успели стол наш обеденный в длину растянуть, причем основательно, и даже простыней белоснежной застелить. Яга бросила мне обучательный фолиант и освобожденные руки направила в сторону Стужева. И Сашу словно подхватило да и перенесло по воздуху прямо на стол. И простыня мгновенно начала пропитываться кровью…
Кто-то завыл…
— Да не убивайся ты так, сейчас подлатают нашего Кошеньку, как новенький будет, — утешила меня книга.
А старшая Яга бросила взгляд укоризненный на меня, не на книгу. И тогда я не выдержала и тихо призналась:
— Мы… поженились.
У одной из Ёжек выпала метла, две тихо ойкнули, старшая развернулась ко мне и как рявкнет:
— Где?!
— Ты чо орешь? — возмутилась книга. — Не, Рит, ну ты видела, у нее пациент кровью истекает, а она орет! На Земле они поженились, на Риточкиной, по законам по ихним. Орать потом будешь, Сашеньку лечи, Ритка без него все равно жить не захочет и не получишь ты ни Яги новой, ни хранительницы верной. Лечи, кому говорят.
Яга бросила взгляд на меня, на Стужева, повернулась и простерла руки над его телом. Легкая сизая дымка и зеленое сияние, вырвавшееся из ее ладоней… И я с замиранием сердца смотрела, как останавливается кровь, как раны затягиваются, как исчезают тонкие розовые линии заживших порезов, оставляя лишь паутинку белесых шрамов.
Остальные Яги также стояли, окружив его и простирая руки.
— А избу очистить от посторонних и запереть забыли, — занудно произнесла книга.
Я метнулась сама и, выставив все еще находящегося в ступоре Генри, остальным крикнула: «Нельзя, идет операция», да и двери на засов заперла. Заперла и, привалившись спиной, вновь не отрываясь, уставилась на Сашу и на Ёжек вокруг стола.
