На всякий случай Сергей взялся за рукоятки пулемета и выпустил в черноту очередь.
– Чего сидишь в темноте и палишь зря? – спросил его вернувшийся Тигран, просовывая квадратный торс в дверь боком. – Свет зажги. Скучно?
– Ага… Что с минированием?
– Закончил. Молюсь, чтобы ночь прошла тихо. Чтобы там, – ткнул он пальцем в сторону станции, – не нашлось отчаянных голов. Знаешь, бывают такие уроды в комсоставе: положить кучу людей им не страшно, а доложить начальству страшно. Но будем надеяться. А утром у нас с ними выйдет совсем другой разговор, по-деловому поговорим… Спать хочешь?
– Пока нет.
– Тогда веди наблюдение. Я тоже буду.
Менее чем через полчаса пустого вглядывания в черную степь, изредка освещаемую очередной выпущенной Григорием ракетой, Сергей с неудовольствием осознал, что спать-то он хочет. И даже сильно!
Захотелось дать еще одну очередь. Это только матерым фронтовикам не спится, когда вокруг тихо; новичкам же – совсем наоборот.
Вместо пальбы Сергей сделал несколько приседаний. Опрометчиво попытался попрыгать и ушиб голову о потолок. Спросил, потирая шишку на темени:
– А что Макс, он правда немец из Гейдельберга?
– Правда.
– Почему же он служил в нашей фирме, а не в какой-нибудь своей, немецкой? Или там нет контрабандистов, ходящих в Центрум?
– Есть, как не быть, – сказал Тигран. – Только насчет службы – это ты брось. Мы не служим, мы работаем. «Фирма» – потому что сообща удобнее. Экипировка, подстраховка, то-се… Опять же база есть, не квартира какая-нибудь, как у одиночки. Клиника своя. Система реализации товара. Отдохнуть на базе можно, ничего не боясь… За все это можно стерпеть даже такого хряка, как наш Аркадий Михайлович. Остальные-то люди что надо, нет?
– Даже «крот»? – невинным голосом спросил Сергей. И, увидев, как напрягся инструктор по боевому самбо, поспешил сказать: – Ладно, это я так… Прости, дурная шутка. Меня не он интересует, меня Макс интересует. Почему он к вам… то есть к нам подался?
– Он одиночкой был, – сказал Тигран, остывая. – Это только со стороны кажется, что волку-одиночке хорошо, а на самом деле – так себе. И живут они меньше, чем стайные. Ну, сходит такой волк в Центрум пять, десять, а если очень везучий, то и двадцать раз, а дальше что? Финита. Намозолит глаза пограничникам, они с ним чикаться не станут. Сетона-Томпсона читал про волка Лобо?
– Читал когда-то.
– Все волки-одиночки так кончают. Думаю, Макс это понял, а может, стосковался по компании. Опять же Еву встретил… Только знаешь, что я думаю? Одиноким волком он был, им же в душе и остался. Вроде осел у нас, вид на жительство получил даже, у него ведь в Гейдельберге почти никого, только замужняя сестра… Поработал с нами, понял, что наша жизнь тоже не для него – и затосковал. Оттого и в Гомеостат ушел, что становиться снова одиночкой не хотел, а в «фирме» работать больше не мог. Даже несмотря на Еву. У них вроде любовь была сначала обоюдная, а потом какая-то односторонняя. Ему самому это не нравилось, вот он и ушел – за новым собой, за новой кашей в голове.
– У него что, каша была? – спросил Сергей.
– У всех в голове каша, – вздохнул Тигран. – Только из разных круп.
Начальник штаба Аламейского пограничного округа был поднят с постели глубокой ночью. Старый лакей по имени Пуфел (в доме его звали Фуфел) осторожно тряс хозяина за плечо. Проснувшись, начальник штаба хотел первым делом запустить чем-нибудь в Фуфела, но волевым усилием остановил руку, уже нашаривавшую какой-нибудь подходящий для метания в лакея предмет. Пришло понимание: что-то стряслось. За двадцать лет службы начальника штаба поднимали среди ночи лишь трижды; сегодня это случилось в четвертый раз.
Продрав глаза, начальник штаба жестом выгнал Фуфела из спальни. Оглянулся на супругу – та спала, хоть стреляй у нее над ухом. Супруга была местной уроженкой, а об умении аламейцев поспать по всему Центруму ходили анекдоты. Тем лучше: ничего не придется объяснять. Повеселев, начальник штаба проснулся окончательно и вспомнил: сегодня принимать решения ему придется самому. Еще позавчера командующий округом, вызванный на совещание, отбыл в Главный штаб и, наверное, еще даже не успел прибыть в Клондал.
А к лучшему это или к худшему – зависит от обстоятельств.
Вестовой не знал, в чем дело, – он просто получил приказ от дежурного по штабу. Недовольно бурча, начальник штаба натянул брюки, попытавшись втиснуть в них и обширный живот, но, как всегда, не преуспел в этом. Лакей суетливо помог хозяину застегнуть подтяжки.
В Аламее, как и по всему Центруму, пограничники в офицерских чинах чаще всего не носят никакой особой формы – хотя как раз здесь они могли бы щеголять в мундирах, разработанных лучшими модельерами, никто бы слова не сказал. В разгильдяйской, склонной к анархии, никогда не успокаивающейся Аламее население всегда готово позубоскалить над внешними атрибутами власти, но глубоко внутри себя форму все-таки уважает. То ли это атавизм, то ли стержень, что уже которое десятилетие не дает республике развалиться окончательно, – сразу и не поймешь.
Но не носить же банальное камуфло, как рядовой состав!
До штаба дошли пешком – среди ночи на улицах Ахтыбаха нипочем не поймать извозчика. Кое-как горели фонари, отчего неосвещенные места выглядели чернее сажи. Где-то вопил пьяный – то ли его грабили, то ли не мог выбраться из канавы. Темные переулки выглядели зловеще. Вестовой держал руку близ расстегнутой кобуры, словно какой-нибудь ковбой с Дикого Запада, – хотя и не видел в своей жизни ни одного вестерна. Вестовой был местным.
А начальник штаба был землянином. Более двадцати лет назад ему поставили на запястье черную окружность и позволили выбрать один путь из трех. Либо никогда больше не соваться в Центрум, либо перейти на положение «челнока», сбывая весь товар пограничникам или торгуя им самостоятельно, но с грабительскими поборами в пользу тех же пограничников, либо пойти служить в пограничную стражу. Витязь на распутье, да и только. Налево пойдешь – богатому быть, направо пойдешь – женатому быть, прямо пойдешь – убитому быть. Подвергли допросу, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, а с выбором пути торопить не стали – гуляй покуда, думай.
А чего тут думать? Если родители наградили тебя фамилией Брюхно, а природная склонность к полноте дает всякому встречному-поперечному повод для плоских острот, если ты с детства понял, что твое место не в ряду доблестных героев, то и продолжай в том же духе. В конце концов, наибольшую выгоду из открытия Америки извлекли не отважные конкистадоры, а последовавшие за ними прагматичные торговцы. И губернаторы, конечно!
Брюхно оценил свои перспективы в Центруме и решил, что они предпочтительнее земных перспектив. Он пошел служить, твердо решив выбиться в «губернаторы», подразумевая под этим пограничное начальство.
Поначалу пришлось несладко, и к патрулированию территории Брюхно вскоре проникся глубочайшим отвращением. Этой работой занимались и местные, и земляне, и даже выходцы из других миров, но все как один не променяли бы свою службу ни на что другое. Брюхно понял, что на службу идут многие, но удерживаются на ней главным образом взрослые мальчишки, не наигравшиеся в детстве в казаков-разбойников.
