— А ведь у меня приказ! — горько всхлипывая, продолжал рассказывать Митяй. — Ему-то что, юродивый себе куда хошь идёт-бредёт, веригами гремит, о безопасности не думает, а я ж вашу начальственную волю не исполнить не могу! Уж он и гнал меня, и ругал, и просил, и всякой дрянью кидался, да потом как побежит, тока пятки грязные мелькают! Я за ним. А у храма Петра и Павла богомольцы стоят, приезда святой иконы с самого Афону дожидаются. Так мы в их ряды на всей скорости, со всей дури, моим-то весом и…
В общем, получилась куча-мала. Митя отбивался, как мог, и, как мог, спасал от листопадом навалившихся старушек своего опекаемого клиента. Поэтому когда он встал наконец во весь рост, крепко держа Гришечку за ноги, то сразу и не понял, почему вокруг него образовался некий вакуум. Просто, если помните, наш гордый юродивый носил драную рубаху до колен. А под ней ничего. Ни штанов, ни подштанников. Ну и зрелище было, не пытайтесь себе представить…
Естественно, на божьего человека никто плохого не подумал, но виновного народный гнев отыскал поразительно быстро. Угадайте — кого?
— Удивляет только одно, как они тебя вообще там же в булыжную мостовую не закопали?
— Пытались, не дался…
— Лучше б дался, — тихо простонала из своего угла бабка. — Дожила до позора на свои седины — сотрудника милиции старушки богомольные в содомских грехах обвиняют…
— Да, Мить, нехорошо как-то, — поддержал я. Он тяжело вздохнул, пожал плечами и с детской непосредственностью спросил:
— А энто… содомский грех, это драчливость, да?
Мы с Ягой нервно переглянулись. То есть он, бедолага, даже близко не понимал, в чём его обвиняют, и на всё согласился, думая, что казнят за обычную драку? Нет, ну вот как прикажете на него сердиться всерьёз? Бабкин кот поманил Митю лапкой, отвёл в сени и что-то там нашептал на ухо.
Мы и ахнуть не успели, как наш младший сотрудник уже рванул в ворота с рёвом:
— Поубиваю старых дур-р за такие намёки на сотрудника при исполнении-и-и!!!
Мы с Ягой выразительно помолчали. Мысли были схожие и в озвучивании не нуждались: убить не убьёт, но запомнят старушки надолго, как милицию нехорошими словами называть…
— А знаешь, Никитушка, свои плюсы в энтом есть. И Митеньку в умных вопросах просветили, и Гришечка-дурачок день весело провёл, и люду богомольному нынче скучно не будет. Все довольны и все при деле. А вечер-то близок. Пора бы и нам с тобой за работу браться. Похороны на носу…
Ох, батюшка уголовный кодекс, о своих собственных похоронах-то я и забыл… Бабка же ориентировала дьяка — на четвёртые сутки милиционеров хоронят, да ночью, да тайно. Угу, зная болтливый язык гражданина Груздева, сегодня ночью на кладбище половина Лукошкина сбежится, поглазеть! Да и как можно людей за любопытство осуждать, тут некоторые старики трёх царей на своей памяти схоронили, а милиционера ни одного! Непорядок…
— Ладно, я уже на всё подписался. Что надо будет делать?
— Дык договорились же вроде, в гробу полежишь пару часиков, да и всех делов.
— А вы меня потом точно выкопаете?
— Тьфу на тебя, Никитка, да как тока мысли противные тебе в голову лезть могут?! Знамо дело, выкопаем! На что ж мы тебя хоронить-то будем, ежели не расследования ради? Да и как про то забыть, коли я и царя, и Митю, и Еремеева загодя предупредила? Всем миром заявимся да и выкопаем.
— Точно? — Подозрений у меня от её вдохновенного пыла почему-то не убавилось.
— Точнее некуда, Фома ты неверующий! — даже обиделась бабка. — Иди-ко давай в гроб ложись, хоть примеришься: не жмёт ли где в плечах, ноги ли вытянуть удобно?
Я махнул рукой и пошёл. Роскошный гроб, обитый серой тканью, с рюшечками и ленточками, в стиле вселенской скорби богоизбранного народа, стоял прислонённым к стене в сенях. Мы с Ягой аккуратно положили его на пол, и я попробовал, впервые в своей жизни, туда лечь.
Ну что могу сказать…
В принципе вполне удобно. Шмулинсон действительно хороший гробовщик и дело своё знает. Гроб был удобным, как колыбелька, не жал в плечах, позволял вольно вытянуть ноги и при закрытии крышкой оставлял достаточно пространства для дыхания. Думаю, в нём вполне можно продержаться часа два-три, пока меня не выкопают. Правда, кадры с Умой Турман из фильма «Убить Билла» упрямо лезли в голову, но я их гнал от себя, у нас всё-таки несколько другая ситуация…
— Значит, мне вот просто так лежать, и всё?
— Ну как тебе сказать, Никитушка… — порядком призадумалась Баба-яга. — Просто так ты не вылежишь, ить к тебе народу сколько прощаться пойдёт. Надобно, чтоб ты ровно труп был, без малейших подозрениев…
— В смысле не дышать?
— В смысле дам я тебе одну настойку тайную, ты с неё ровно сном заснёшь. Но дыхание столь тихим будет, что человеческим глазом вовек не углядишь. А через три часа ты сам проснёшься, уже у нас в отделении.
— Вы уверены?
— Да не переживай ты так, сокол ясный, — всплеснула руками бабка. — А то мне уже и обидно становится, словно бы ты мне, старой, не доверяешь! Это когда ж я такое оскорбительство жестокое заслужить успела, а?!
Крыть было нечем. Моя домохозяйка и по совместительству бессменная эксперт-криминалистка нашей опергруппы не подводила меня ни разу. Приходилось вновь просто верить ей на слово. И я поверил. Боже, я поверил…
— Щас настоечки чудодейственной выпьешь, и ложись себе, спи-почивай! Ни про что не думай, ни о чём не беспокойся.
Я причесался, поправил мундир, застегнул все пуговицы, начистил ботинки, выпил и лёг. Последнее, что чётко помню, это как в горницу вбежал ещё более потрёпанный, чем час назад, Митька и в руках у него, как скальпы, трепыхались восемнадцать старушечьих чёрных платочков. Больше не видел ничего, глаза сами закрылись, тело перестало повиноваться сигналам мозга, и весь мир вокруг меня превратился в мягко растянутые звуки. То есть слышать я мог и, уж поверьте, наслушался всякого…
— Ох и на кого ж ты нас покинул, свет ты наш участковы-ый! Ох и кто теперь с преступностью бороться буде-эт?! Ох и осиротело без тебя всё отделение милиции-и! Митя…
— Гы?!
— Ежели вот так хоть раз на людях хихикнешь, я тя помелом пришибу!
Потом, как я понимаю, был «тайный» вынос тела во двор. Там гроб поставили на две табуреточки, дабы специально приглашённые лица могли подойти и удостовериться. Ну и, как всегда, первыми пробились наглые думцы.
— Посторонись, холопы! Пропусти боярскую думу удостовериться! Мы тож, поди, люди, тоже слезу пустить хотим…
Далее были неразборчивые всхлипы счастья, хлопанье друг дружки по плечам и короткие благодарности Богоматери-избавительнице. Потом тишина, затаённое дыхание, неслабый запах перегара от стоялых медов и крепких наливок. Судя по торжественному пыхтению, прибыл сам боярин Бодров. Да чтоб он самолично не удостоверился, как же…
