— Я больше не буду, — покаянно прогудел он, опустив кудрявую голову.
— Чего не будешь?
— А ничего не буду! Мне, сироте, ужо проще заранее прощеньица испросить за все грехи неведомые, всё одно меня ж завиноватите.
— Мить, ты, вообще, о чём?! — не понял я.
— А об чём надо-то? — так же не понял он.
Я опустил глаза, пробарабанил пальцами по столу гимн Москве певца Газманова, досчитал до десяти и повторил вопрос чуть более разжёванно:
— Просто скажи нам, что, по-твоему, надо сделать, чтоб мелкие бесы не шастали у нас по отделению, как у себя дома, не подсовывали отравленные яблоки и не сыпали снотворное в чай.
— А вона вы про что-о… — поспешно обрадовался наш младший сотрудник. — Тады понятно, тады другое дело. Что ж, ежели по существу, так я себе соображаю — домового увольнять надобно! Его недосмотр!
В тот же миг откуда-то из-под печки вылетела старая деревянная ложка и треснула нашего правдолюбца в лоб.
— Но ежели по совести да призадуматься, так вина кота виноватей будет! Он же у нас на мышиный писк охотиться должен, а бесов с копытами свинячьими не услышал. Ежели, конечно, он с ими не в сговоре, всяко бывает, купился на левую колбасу, а?
От ярости атаки оскорблённого до глубины души кота Васьки Митю мы спасали в четыре руки. В результате досталось всем. Связанного и упакованного в наволочку, но морально не побеждённого кота унесли от греха подальше отмываться в баню.
Яга обработала нам всем царапины водкой на ромашковом корне, и мы, сморщившись, продолжили совещание. Правда, очень ненадолго, потому что следующей фразой Митя подписал себе приговор:
— Тогда, раз кота и домового нельзя, так давайте Бабуленьку-ягуленьку уволим. А чего, Никита Иванович, она у нас человек пожилой, поди, уже к маразмам да старческому слабоумию склонна. Всей работе отделения как есть живой тормоз!
Собственно, его спасла лишь здоровая реакция простого деревенского парня, успевшего броситься в сени и удрать во двор, прежде чем обалдевшая бабка поняла, что не ослышалась…
— Теперь ваша очередь. — Я отважно попытался отвлечь её внимание от окна, где было видно, как делающий ноги Митяй лезет через забор. Яга в гневе и на таком расстоянии колданёт кочергой в пятую точку так, что мало не покажется!
— Опосля намщу охальнику! — с трудом удержала себя в руках глава экспертного отдела. — Ты сейчас чего от меня услышать-то хочешь, сокол участковый?
— На повестке дня всего два жизненно важных вопроса. Первый — как обезопасить отделение от очередного возможного визита бесов? Второй — как долго мы намерены скрывать от народа, что я не умер?
— Ещё про меч-кладенец покраденный забыл.
— Не забыл, но это производное от вопроса номер два. Как я могу вести полноценное расследование, сидя здесь, в тереме, под охраной стрельцов? А вдруг кто из них проболтается…
— В валенок превращу и за печку выкину. Уже всех предупредила, — победоносно ухмыльнулась наша эксперт-криминалистка. — Нельзя тебе покуда в люди, Никитушка. Тока напугаем народ да и лишим доверия к силам милиции. Потерпи денёк-другой, небось я, старая, что-нибудь да придумаю…
— Бросьте, никакая вы не старая.
— От за что люблю тебя, Никитушка, так энто за честность твою прямолинейную, — всхлипнула бабка, а я дал слово добавить Митяю подзатыльник и от себя.
— Вона нога опять скрипит левая, спина не гнётся, волосья седы, зубы не те, про фигуру вообще молчу, да и… чё уж тут…
— Нормальные возрастные изменения для вашего возраста, — бесстыже врал я, поскольку возраст у Яги был больше, чем у Ленина в Мавзолее. — Вам просто надо немного изменить образ жизни. Больше гулять на свежем воздухе, заняться фитнесом, сходить в косметический салон…
— Куды?
— Э-э… ну, думаю, в Немецкой слободе что-нибудь похожее точно есть. Так вот…
В общем, мы, наверное, час или даже больше обсуждали с бабкой, что лучше — стрижка или завивка, какие упражнения не сломают ей поясницу, как чередовать лечебную парную с обёртыванием шоколадом и водорослями, где, через Шмулинсона, закупиться израильской косметикой с Мёртвого моря и в какую копеечку нам всё это влетит.
Выходило, что недёшево, но в принципе, если скинуться и ужаться в продуктах не первой необходимости, то вполне можем раз в год позволить. Ну, для самой главы экспертного отдела чего ж скупиться-то, правда?
За деловыми разговорами к нам вежливо постучался Фома Еремеев.
— Грамота срочная от государя!
— Зачитывай, — переглянулись мы с бабкой.
— Да тут и читать-то нечего, два слова всего, — чуть смутился сотник. — «Сбежала, поганка!» И всё. Более ничего. Кто сбежал, откуда, при чём тут мы? Ты хоть что понял, сыскной воевода?..
— Всё понял, — обомлел я, опускаясь на скамью и нервно расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.
— Свободен! — Баба-яга одним движением брови выдворила Еремеева из горницы и обернулась ко мне: — Марьянка?
— Она.
— Такая-сякая, сбежала из дворца?
— Такая-сякая, расстроила отца, — на автомате продолжил я.
(Хотя Яга популярного мультика про Бременских музыкантов уж никак видеть не могла, но кто её знает…)
— Вот видите, бабуля, мне надо срочно воскресать!
— Надо, касатик, надо, — как-то рассеянно подтвердила бабка, глядя через моё плечо во двор. — Ты бы к себе наверх пока поднялся, а то вона там до меня посетители пришли.
Я обернулся. У ворот стрельцы принимали небольшую делегацию из шести человек, видимо, среднего достатка. Двое старших держались поодаль друг от друга, а четверо помоложе вели себя шумно, что-то выкрикивая и явно провоцируя друг друга на драку.
— Ваши знакомые?
— Одного только знаю, — сощурившись, прилипла к стеклу Яга. — Милованова-колбасника. У него на окраине своё хозяйство, поросячье, свиней на забой растит да на базаре и торгует. Не шибко богатый человек, но далеко и не бедный. Поди, хорошей колбасой завсегда отдарится…
— Вы это о чём?
— А ты тут ещё?! — рявкнула на меня моя домохозяйка. — Дуй наверх, участковый, не ровён час, заметят. Шуму-то будет, хоть всех святых выноси!
— Но это не…
— Давай-давай, выметайся, в сени уже входют!
Я впервые получил от Бабы-яги коленом под зад для ускорения и самым бодрым образом взлетел вверх по лестнице. Затормозил, едва не ударившись лбом в дверь собственной комнаты. Потом, конечно, тихонечко спустился вниз, чтобы…
Ох, блин горелый, в кого же я тут превращаюсь, слов нет. Ненавижу себя! Тьфу, поведение, совершенно недостойное работника милиции и начальника отделения! Я спустился ещё на ступеньку пониже и сел подслушивать…
