— Убью.
— Ладно, скажу, — посмотрев мне в глаза, сдался он. — Чего ж не сказать, ежели так вежливо просите. За женихами следил. Хорошо следил, они меня в упор не видели. Я ж фактуру свою менял постоянно, энто им не простой мужик-валенок, деревенщина-заселыцина, чёрная кость, сермяжье рыло! Я теперича с опытом — то пьянчужкой прикинусь, то гулякой беззаботным, то половым, то нищим-побирушкою, то купчиком загулявшим, то ямщиком, а то и цыганом.
— И весь этот театр юного зрителя ты отыграл в одном костюме?
— Ну да! — от-души порадовал он. — Они ж пьяные были всё время, вот и поверили. Угощали ме-ня-а…
Я не верил. Ничему. Может быть, кроме того, что этот гад опять где-то пил и обильно закусывал кислой капустой, чтоб перегаром не пахло.
— Митя, стоп! — Я привычно прикрыл ему рот. — Замри. Лучше даже не дыши. Подумай. Не торопясь подумай. А теперь скажи: какая нелёгкая тебя из лукошкинских кабаков в загородный монастырь понесла?
Наш младший сотрудник закатил глаза и, бешено жестикулируя, намекнул, что как бы без воздуха и с закрытым ртом хренушки он что-либо мне объяснит.
— Отомри, — сдался я.
— Дышать могу?
— Валяй, дыши.
— Благодарствую от всей души и от имени моей маменьки тоже. — Счастливо вдохнув и выдохнув полной грудью, Митяй перестал искушать судьбу и честно доложился: — В разговорах нетрезвых женихи об монастыре святой Пургении не раз говаривали…
— В смысле не разговаривали?
— В смысле упоминали вслух.
— Понятно. И?
— Ну вот и собрались они все втроём за каким-то делом сюда заявиться. И главное, разговор всё больше об женских ласках да невестах. Тут я и смекнул, что речь-то, поди, о царевне Марьяне идёт, ну и побег, не дожидаясь, короткой дороженькой через лес.
— Как внутрь попал?
— Да тут недалече калиточка. Толкнул плечом, она с петелек и рухнула. Нешто меня дверь удержит?
— Действительно, глупый вопрос, — подумав, признал я.
Если Митя считает что-либо помехой исполнению своего служебного долга, то этому «чему-либо» долго не жить…
— Отчасти ты прав, царевна Марьяна здесь была. — Я махнул ему рукой, и мы вместе направились на второй этаж, к Бабе-яге. — Сестра царя действительно была здесь, но убежала через ту же арку, где мы с тобой столкнулись. А вот её женихи, скорее всего, прибыли сюда за другими «невестами». Настоятельница устроила из монастыря засекреченный публичный дом принудительного режима. Интересно лишь, каким образом это стало известно нашей пылкой троице, если даже мы в милиции ничего про этот бордель не знали…
— Сие загадка века, — философски вздохнул наш младший сотрудник, с интересом прислушиваясь к бормотанию девичьих молитв за закрытыми дверями в кельях.
Благо все монашенки вели себя разумно, никуда не лезли, пугачёвских бунтов не устраивали и гражданских прав не качали. По крайней мере, большинство…
Потому что когда мы вошли в покои матушки Февронии, то застали там аж десяток агрессивных девиц с вилками и ножами, теснящих в угол нашу огрызающуюся бабку. Яга шипела, плевалась, но в драку не лезла и заклятиями не разбрасывалась.
— Так, что это у нас тут происходит? — строго спросил я. — А ну-ка, гражданочки, опустите оружие и сейчас же извинитесь перед сотрудницей милиции. Потому что оказание сопротивления при аресте чревато лишением свободы сроком на…
Я с огромным трудом увернулся сразу от двух брошенных ножей.
— Митя! Чтоб тебя… Взять их!
— А мне мама говорила, что девочек бить нехорошо…
— А за старушек заступаться хорошо? Тогда бери скамейку и спаси нашу главу экспертного отдела. И да! Слушайся маменьку, за косички никого не дёргай!
Дальше я мог отойти в сторонку и не путаться под ногами. Пылкий Митя с сумасшедшими глазами и длинной, трёхметровой скамьёй в руках — страшное зрелище. Телохранительницы матушки Февронии тоже ему спуску не давали, известно, что женщины дерутся яростнее и безумнее мужчин. Они накинулись на него дружной толпой, как стая уличных кошек на дворового кобеля, только и полетели клочки по закоулочкам. Яга же, перекрестясь осторожненько, бочком, бочком перебежала поближе ко мне.
— Марьяна сбежала, — перекрикивая шум драки, первым начал я.
— От ить зараза какая, карантинная, — так же громко поддакнула моя домохозяйка, поддерживая разговор. — А я только успела здесь кой-какой обыск провесть, как вон те дуры переспелые с матюками набежали! Скока лет на свете живу, и то не все слова знаю, а уж в таких-то чудных соединениях…
— У нас есть закон о нецензурной брани в общественных местах? Допустим, что есть. Тогда можем дать пятнадцать сууто-ок!
— И правильно-о! — Мы оба продолжали орать друг на друга, как кошка с собакой, иначе ничего не было слышно.
— А ещё за блуд и многочисленныя-а нападения-а на пожилую женщину!
— Лучше на сотрудника милиции, за это больше да-ду-ут!
— Тоже верно, я согласна дать показания-а!
— А что вы здесь искали-и?!
— Да меч энтот, будь он неладен! — прокричала мне на ухо Яга. — А тока нет его тут, не соврала матушка Феврония-а!
Я думал, что оглох, потому что на последних двух словах в комнате повисла полная тишина. Митя упарился, но управился — все монахини валялись кто где в причудливых трагичных, смешных или даже откровенно неприличных позах, разумно не подавая признаков жизни. Сам герой-победитель был расцарапан и ощипан так, словно его два часа крутили в стиральной машине с шестнадцатью злобными дикобразами. Одежду, конечно, придётся купить ему новую. Всю. Включая лапти. От них тоже мало чего осталось. От левого практически ничего…
— Ты молодец, Митя. — Я перевёл взгляд на рослую плечистую девицу, лежащую под столом с половинкой лаптя в зубах. — Выноси их по одной к главным воротам, там Еремеев с ребятами на подходе. Пусть вяжут, доставляют в отделение, складируют в поруб…
— Там бесы сидят, — напомнила моя домохозяйка. — Не позволю у себя на дворе греховодить! Мы тута один дом свиданий прикрыли, а ты его у меня в порубе открыть хошь?!
— Складируйте в царскую тюрьму, — поправился я. — Постановление об аресте и обвинение предъявим завтра утром, а там пусть с ними церковные власти разбираются.
— Слушаюсь, батюшка сыскной воевода! — гаркнул он и осторожно покосился на Ягу.
— Иди ужо, не трону, — сурово сплюнула бабка. — Считай, что героическим деянием исправил прошлый промах…
Вот и замечательно. Я, честно говоря, немножко волновался по этому поводу, ибо наша бабушка быстро обид не прощает. Вдохновлённый победой и похвалой, мой деятельный напарник перетаскивал побитых монашек по три штуки за ходку. Мы же углубились в рассматривание бумаг гражданки Февронии, в миру Фёклы, допустив таким образом преступную оплошность — мы забыли о ней самой. А когда я повернул голову к кровати, заслышав какой-то лёгкий шорох, то было уже поздно…
