— Я бы так не сказал, — покачал головой журналист.
— Я так и думал, — еще гаже улыбнулся Деранс, намекая на то, что у пристава под следствием вряд ли найдутся друзья, и Санчес поймал себя на желании стукнуть гадостного капитана по ухмыляющейся роже.
— Вы неверно меня поняли, — холодно сказал журналист. — Я просто не знал вашего пристава настолько, чтобы назвать его другом. Он попадал в сферу моих профессиональных интересов. Он вел дело до недавнего времени, я собирал материал для ряда статей о вашей службе. Хотя не скажу, что он был мне несимпатичен.
Глаза капитана снова замаслились, но это было наносное. Санчес чувствовал, что в голове капитана идет мыслительный процесс. Деранс что-то высчитывал, просчитывал, поворачивал так и эдак. А еще он опасался журналиста. Еще не боялся, но уже относился с излишней осторожностью. Это Санчес почувствовал сразу.
— Вот как, — произнес капитан. — Вы знаете, это было не самое лучшее дело и не самое грамотное исполнение, господин О'Гира. Я бы не хотел, чтобы по этому поводу писались статьи и наша работа оценивалась по такой редкой, но, увы, случающейся неудаче. Тем более, что виновный уже арестован и понесет наказание.
Деранс смотрел на него притворно-ласково, так, словно пытался подтолкнуть к какой-то мысли. Санчес мысль не улавливал. Чувствовал только, что здесь что-то не так. Да и за что могли наказать пристава? Не за сбежавших свидетельниц же, в самом деле.
— Хорошо, господин капитан, — зеркально улыбнулся он. — Но дело в том, что серия статей уже заказана, оплачена и запущена в работу. Если у вас есть ресурс, чтобы повлиять на руководство центральной газеты столицы, то я всенепременно откажусь от работы над этим материалом.
Он растекся в тошнотворно-приторной улыбке. С точно такой же улыбкой смотрел на него Деранс. Только глаза капитана не улыбались. За их маслянистостью стоял расчет и жестокость.
— У меня нет такого ресурса, господин О'Гира.
— В таком случае, я готов изменить акценты в своей работе и вынести вашего подчиненного…
— Бывшего, — с улыбкой поправил Деранс.
— Бывшего, — словно соревнуясь в гнусности ухмылки согласился Санчес. — Так я готов отдать эту ошибку на суд читателей и подать материал таким образом, чтобы ни у кого не возникло мысли, что досадные ошибки случаются в вашей работе постоянно. Но…
Он выдержал паузу.
— Но? — подхватил Деранс, подыгрывая.
— Мне понадобится встреча с вашим бывшим подчиненным, господин капитан. Не могу же я писать о том, чего не пощупал. Это непрофессионально.
Они снова схлестнулись взглядами, продолжая улыбаться, и оценивая друг друга. Другой бы, наверное, спасовал, но журналист знал себе цену. И капитан усмехнулся, сдаваясь.
— Хорошо, — сказал он. — Загляните через два часа. У вас будет четверть часа, чтобы поговорить с заключенным.
Санчес поблагодарил и вышел. К дверям он шел уже без улыбки, не оборачиваясь, хотя знал, что Деранс смотрит ему в спину и тоже более не улыбается. На душе от этого разговора было мерзко.
Те два часа, что были у него до встречи с бывшим приставом, Санчес мог бы проспать. Хоть что-то. Но спать он не стал. Наоборот, он работал. Причем работал, не марая бумагу, а бегая и собирая факты. Побегать пришлось основательно. Фактов набралось немного, больше выходило догадок. И тем не менее, через два часа вся картина происходящего была как на ладони. История выходила гнусная, как улыбка капитана Деранса. Как и полагал журналист, сбежавшие свидетельницы были не при чем. Формально упор делался на пропавший магический фолиант, якобы умышленно не найденный, более того, сокрытый от власти изменником Ниро, бывшим старшим приставом Отдела Магического Надзора. Официальные бумаги пестрели казенными формулировками, от которых не отмыться. «Вошел в доверие», «подрывал работу отдела», «пособничал магам, преступающим закон по статьям…» Номера статей были длинные, их было много и в них значилось такое, что за одно упоминание имени пристава рядом с такими статьями, его уже следовало сослать без суда и следствия. На деле все выходило прозаичнее. В жизни не было слов, статей и формулировок. Просто было известно, что капитан Жорж Деранс вот уже много месяцев посещает дом старшего пристава в его отсутствие. А порой остается на всю ночь в те дни, когда пристав по работе остается в Отделе, либо выезжает из города.
За два часа Санчес нарыл столько, что мог написать любовный роман, но не про пристава, сидящего за должностное преступление, а про его жену и его начальника. Вот только писать об этом было невозможно. Потому что за такую статью он в тот же день отправился бы вместе с приставом на острова. Шутка ли обвинять бездоказательно главу отдела, заботящегося о семье своего бывшего сотрудника, в том, что тот сфабриковал дело против этого самого сотрудника. Нет, никто не поверит. Доказательств нет. И обвинение станет голословным. Все потому, что Деранс — колесо общей машины, помогающей ей работать, как заведено. А Санчес — песчинка, стремящаяся остановить заведенное движение машины.
Что оставалось? Разве что рассказать все приставу и попытаться найти лазейку, обойти Деранса на другом уровне. Еще хотелось плюнуть в сладко улыбающееся лицо. Но делать это было нельзя, иначе встречи бы не вышло вовсе. Да и Деранс не встретил Санчеса на вахте. Вместо капитана там поджидал молодой улыбчивый дежурный с пистолем и связкой ключей. Наверно, таким же улыбчивым был пристав, когда только поступил на службу, подумалось мрачно.
Тюремный блок располагался в подвале. Ниро был заперт если не в самом дальнем углу, то, во всяком случае, достаточно далеко. Санчес бесконечно долго шел за дежурным верткими коридорами с серыми стенами, решетками и глухими металлическими дверями.
Кого скрывали глухие двери? И чем заключенные, попавшие за них, отличались от тех, что сидели за простыми решетками?
Ниро сидел за решеткой. Дежурный подвел журналиста к дверям.
— У вас четверть часа, — предупредил он и отошел, чтобы не мешать.
Не услышит, если говорить негромко, прикинул расстояние Санчес, но увидит все.
Ниро сидел мрачный и уставший. Кажется, он даже не заметил, что за решеткой его камеры что-то происходило.
— Здравствуйте, господин пристав, — позвал журналист и попытался улыбнуться. Но улыбки не вышло.
Ниро повернул голову, кивнул, даже не поднявшись.
— Здравствуйте, господин борзописец. Чем обязан?
Санчес молча подбирал слова. Сказать. Надо сказать ему все. Поддержать. Вот только как?
— Я знаю, — начал он осторожно, — почему вы здесь.
— Я тоже, — согласился Ниро. — Я здесь потому, что совершил должностное преступление.
Это было сказано так, что сразу стало понятно — он не знает. Ничего не знает. Ни про Деранса. Ни про свою ненаглядную Маргарет. Даже не подозревает. Тем более, надо сказать. Но как?
