Я моргаю, пытаясь унять растущее беспокойство, подогреваемое черной пустотой отсутствующих воспоминаний.
Единственная хорошая новость — что этот нож теперь мой, чьим бы он ни был раньше. Я продеваю палец в отверстие рукояти и медленно прокручиваю оружие в руке. Затем перехватываю его ладонью, остановив вращение, и он с четким хлопком ложится в мою ладонь. Металлическое лезвие словно продолжает мою руку. Я довольно улыбаюсь. Это замечательный нож. Я даже готова признать, что могу сама себя им поранить и даже убить. Но когда держу его в руках, я чувствую себя увереннее. Нужно придумать, как закрепить его на лодыжке, чтобы он оставался незамеченным. У меня в голове раздается предостерегающий голос деда, но я его заглушаю.
Я надеваю кольцо и кладу нож назад, в тайник, клянясь себе, что не стану его использовать. Уговариваю себя, что он мне не понадобится. Затем мой взгляд падает на сидящего на прикроватном столике синего плюшевого медведя с очками на носу. В такие ночи я жалею о том, что не могу поговорить с Беном и облегчить душу. Мне нельзя приходить в Архив так часто. Я уже подумываю о том, чтобы позвонить Линдси, но уже очень поздно. К тому же что я ей скажу?
Привет, как прошел день?.. Чей? Мой?
На меня напал убийца Хранителей.
Точно! И меня спас загадочный незнакомец, который потом исчез без следа.
А тот парень с подводкой — он ведь тоже Хранитель!
…не просто хранитель, а Хранитель с большой буквы!
А в моей спальне произошло убийство. Кто-то пытался уничтожить улики и выдрал страницы из гостевой книги.
Да, чуть не забыла! Кто-то в Архиве хочет меня убить.
Я смеюсь нервным, напряженным смехом. Но мне становится немного легче.
А потом зеваю и каким-то чудом умудряюсь уснуть.
Глава двенадцатая
На следующий день в моем списке за Мелани Аллен десяти лет появляется Джина Фрит четырнадцати лет. Но стоит мне высунуть нос из комнаты, как появляется мама в фартуке со стоваттной улыбкой на лице, сует мне в руки коробку чистящих средств, а сверху громоздит увесистую книгу.
— Время трудовой повинности в кафе!
Она говорит с таким видом, будто выдает мне награду. Рука еще побаливает, и коробка опасно накреняется — содержимое вот-вот высыплется на пол.
— Что делать с чистящими средствами, я еще могу придумать, но вот к чему мне книжка?
— Папа нашел твой список для чтения.
Я растерянно смотрю на маму, затем, красноречиво — на календарь и за окно, где ярко светит солнце.
— Но ведь сейчас лето.
— Именно. Это список на летние каникулы, — жизнерадостно говорит она. — А теперь приступай. Можешь убираться или почитать, или сначала убраться, потом почитать, или почитать, а потом…
— Ладно-ладно, я поняла. — Я могла бы отпроситься, соврать что-нибудь, но мне все еще нехорошо после того, что произошло вчера, и я была бы не против пару часиков побыть М. Почувствовать вкус нормальной жизни. К тому же в кафе есть дверь в Коридоры.
Лампы сонно моргают, когда, спустившись, я зажигаю свет. Я ставлю коробку на прилавок и беру в руки книгу. «Божественная комедия» Данте. Они издеваются? На обложке с клубами адского огня стоит метка, что это специальное издание для подготовки к тесту на поступление в вуз, и к нему прилагается словарь. Я открываю первую страницу.
Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…
Ну уж нет, большое спасибо.
Я бросаю Данте на стопку запыленных простыней в углу, и она с гулким шлепком поднимает столб пыли. Настало время уборки. В спертом воздухе помещения стоит запах мыла, а из-за каменной отделки пола и прилавка кажется, что здесь холодно даже в летнюю жару. Я открываю окна и приступаю к работе.
Я смешиваю какую-то вонючую мыльную субстанцию, едкую настолько, что она грозит растворить мои перчатки, разъесть кожу и отполировать добела кости. Она веселенького ярко-голубого цвета и начинает блестеть, когда я размазываю ее по мрамору. Кажется, я даже могу слышать, как она разъедает грязь на камне. Я щедро вожу губкой во все стороны, и мой закуток на полу даже начинает чем-то напоминать мамин.
— Глазам своим не верю!
Я поднимаю голову и вижу, что Уэсли раскопал под простынями старый металлический стул и примостился на нем задом наперед. Основную часть мебели вынесли во двор, но несколько стульев, включая этот, задержались в кафе.
— Неужели под всей этой пылью погребена нормальная комната? — Он свешивает руки и упирается подбородком в спинку стула. Я не слышала, как он вошел.
— Доброе утро, — добавляет он. — Здесь, кажется, кофе не угощают?
— Увы, пока нет.
— И вы при этом зоветесь кофейней?
— Если говорить точнее, на вывеске написано «скоро открытие». — Я поднимаюсь на ноги. — Ну, что привело тебя в будущую кофейню Бишопов?
— Я тут подумал…
— Опасное занятие.
— Это точно. — Он игриво изгибает одну бровь. — Я решил спасти тебя от мук одиночества среди угрюмых дней и утомительных домашних забот.
— Да неужели?!
— Я понимаю, великодушно до неприличия. — Он замечает отложенную мной книжку, тянется к ней и проводит пальцами по тиснению.
— Что тут у нас?
— Летнее чтение, — говорю я и снова принимаюсь тереть прилавок.
— Им должно быть стыдно за это, — говорит он, пролистывая страницы. — Ведь обязаловка способна разрушить очарование даже самой лучшей книги.
— Ты читал его?
— Несколько раз. — Я удивленно поднимаю брови, и он смеется. — Опять этот скептицизм. Внешний вид может быть обманчив, Мак. Я не только воплощение красоты и обаяния. — Он принимается пролистывать дальше. — И насколько ты продвинулась?
Я издаю стон как от зубной боли и продолжаю тереть гранит:
— На две строки. Может, на три.
Теперь его очередь удивляться. Но он ничем себя не выдает.
— А знаешь, некоторые книги лучше слушать, чем читать.
— Да ладно!
— Я серьезно. И я тебе это докажу. Ты убирайся, а я тебе почитаю.
— Идет.
Я с азартом работаю губкой, а он кладет книгу на спинку стула и начинает не с первых строк, а открывает где-то в середине, прокашливается и начинает:
— «Здесь мною входят в скорбный град к мученьям…»
[4]
У него ровный, мелодичный голос.
— «Здесь мною входят к муке вековой…»
