— А что ты вообще помнишь?
— Я не хотел уезжать. После смерти Регины родители собрали вещи и сбежали, а я не смог. Сознание того, что в Коронадо остался хоть малейший след ее пребывания, не позволяло мне уйти. Вот последнее, что я помню. Но это было через несколько дней после того, как она погибла. Не больше недели.
— Оуэн, ты погиб через пять месяцев после своей сестры.
— Это невозможно.
— Мне жаль, но это правда. И я должна выяснить, что произошло в промежутке между твоей и ее смертью.
Я с трудом встаю на ноги, боль в ребрах не дает забыть о ней ни на минуту. Уже поздно, день выдался тяжелым, а утром меня будет ждать Уэсли.
Оуэн встает следом за мной и привлекает меня для долгого, проникновенного поцелуя. Затем прижимается своим лбом к моему, заставляя весь остальной мир поблекнуть и замолчать.
— Чем я могу помочь тебе?
«Не выпускать меня из объятий», — хочется мне сказать. Его прикосновение способно избавить меня от любых горестей. Я закрываю глаза, наслаждаясь моментом, и с сожалением отстраняюсь.
— Постарайся вспомнить последние пять месяцев своей жизни, — прошу я перед тем, как уйти.
— Мой день уже почти закончился, не так ли? — спрашивает он, когда я захожу за угол.
— Да, — отзываюсь я. — Почти.
Глава двадцать седьмая
Уэсли опаздывает.
Он должен был забрать меня в девять. Я проснулась на рассвете, и пока мама с папой не встали, стала обыскивать нашу квартиру, проверяя шаткие половицы и все подозрительные места, где Регина могла спрятать окончание сказки. Я проверила коробки в чулане, выдвинула все ящики на кухне, проверила все карнизы, но ничего не обнаружила.
Потом я разыграла представление для родителей: делая растяжку, я сказала, что вот-вот подоспеет Уэс, и мы планируем сегодня посетить Райн-парк (в студии я нашла карту, на которой в пешей досягаемости от отеля был изображен зеленый клочок земли с подписью «Райн»). Я сказала, что мы позавтракаем на пути обратно, и убедила их пойти на работу, пообещав, что буду пить достаточно воды и намажусь солнцезащитным средством.
И стала ждать Уэсли.
Но девять утра наступили и прошли без него.
Увидев тарелку с овсяным печеньем, я думаю о Никсе и о том, что у него еще можно спросить. Про Оуэна и отсутствующие месяцы.
Я даю напарнику еще десять минут, затем двадцать.
Когда наступает половина десятого, я поднимаюсь и выхожу к лестнице. Я не могу себе позволить бездельничать.
На полпути к холлу меня останавливает та самая интуиция, о которой говорил дед. Словно что-то не так. Дело в марине. Она снова покосилась. Я протягиваю руку и поправляю рамку, и слышу уже знакомое поскрипывание, будто внутри что-то болтается. Я замираю.
Я родился на севере, у моря.
Сердце бешено стучит, когда я снимаю картину со стены и переворачиваю ее. У нее двойной задник, один угол отклеился, и когда я начинаю вертеть картину в руках, что-то вываливается из-за рамы и с приглушенным стуком падает на ковер. Я вешаю картину на место и подбираю обрывок бумаги, обернутый вокруг металлической детали.
Трясущимися руками я разворачиваю бумажку и читаю…
Он дрался с противниками, побеждал монстров и превосходил богов. Преодолев все, герой наконец получил желанную награду. Он смог отправиться домой.
Конец сказки Регины. Я перечитываю ее дважды и смотрю на кусок металла, вокруг которого ее обернули. Он толщиной с пятицентовую монету и такого же размера, только квадратной формы. Две стороны квадрата ровные, но на третьей осталась глубокая зазубрина, будто по ней провели ножом, а последняя заострена, как лезвие.
Я где-то все это видела, но не могу понять где. Это меня не смущает, и я наслаждаюсь чувством победы. Засунув находку в карман, я направляюсь наверх.
Оказавшись на седьмом этаже, стучу в знакомую дверь и жду, прислушиваясь к поскрипыванию инвалидного кресла в квартире. Никс управляется с дверью еще менее удачно, чем в прошлый раз. Когда ему наконец удается открыть ее, его лицо светится от радости.
— Мисс Маккензи!
Я улыбаюсь:
— Откуда вы знаете, что это я?
— Вы или Бетти, больше некому, — говорит он. — У нее парфюм, сильный, как освежитель воздуха. — Я смеюсь. — Я уже сказал ей, чтобы она перестала им поливаться.
— Я принесла вам печенье. Извините, что возилась так долго.
Он отодвигает кресло и позволяет мне подкатить себя к столу.
— Как ты можешь догадаться, — он машет рукой, — я был так занят, что даже не заметил.
Ничего не изменилось, словно передо мной застыла картинка со времени последнего визита: сигаретный пепел, шарф у него на шее. Я радуюсь, что он так его и не поджег.
— Бетти не пришла, чтобы убраться.
— Никс… — осторожно спрашиваю я. — А Бетти часто к вам приходит?
Он хрипло смеется:
— Она не моя умершая жена или воображаемый друг. Я уже стар для подобных фокусов, если вы об этом.
Я облегченно вздыхаю.
— Она приходит меня проведать, — объясняет Никс. — Подруга дочери сестры моей жены, или что-то вроде того. Я уже забыл. Она говорит, что у меня начался старческий маразм, а мне просто лень запоминать подробности. — Он указывает на стол. — Вы забыли тут книгу.
И действительно, «Божественная комедия» лежит на том самом месте, где я оставила ее в прошлый раз.
— Извините, — говорю я. — Чтение по школьной программе.
— Зачем они только это выдумали? — ворчит он. — Какой смысл в отдыхе, если вам все равно дают задание?
— Это точно! — Я пододвигаю его к столу и ставлю ему на колени контейнер с печеньем.
Он шебуршит в нем рукой.
— Здесь слишком много для одного. Вам придется мне помочь.
Взяв одно, я сажусь за стол напротив Никса.
— Я хотела вас спросить…
— О тех погибших людях, — перебивает он. — Я много об этом думал. — Он пощипывает изюм в печенье. — После вашего вопроса я понял, что начинаю забывать. Ужасно, как легко забываются подобные вещи.
— В полиции посчитали, что между этими убийствами существует связь?
Никс ерзает в кресле:
— Они не были уверены. Это выглядело очень подозрительно. Но как я и говорил, можно соединить точки между собой, а можно оставить все, как есть. Они предпочли второй вариант и оставили все в беспорядке.
— А что случилось с ее братом, Оуэном? Вы сказали, он остался здесь жить.
— Если вы хотите узнать о парне, вам лучше обратиться к коллекционерше.
