Она встает и обходит стол, ведя по нему пальцами.
— Архив — сложный механизм, — говорит она. — Его предназначение — защищать прошлое. Защищать знание.
— Знание — сила, — говорю я. — В этом все дело?
— Да. Но во многих неверных руках эта сила может служить злу. Может привести к ущербу и расколу. Ты видела, что сотворили эти двое.
Я стараюсь не отводить взгляд.
— Дедушка говорил, что шторм начинается с легкого бриза.
Она встает за моей спиной, и я впиваюсь руками в подлокотники кресла. Раненое запястье начинает болеть.
— Похоже, он мудрый человек, — говорит она, положив руку на спинку кресла.
— Был, — говорю я.
И закрываю глаза, понимая, что время пришло.
Я представляю себе, как золотой ключ вонзится мне в позвоночник, и думаю, будет ли это больно, если из меня вынут смысл моей жизни. Я сглатываю и жду. Но ничего не происходит.
— Мисс Бишоп, — продолжает Агата, — секреты — это неприятная неизбежность. Но их существование оправдано необходимостью. Они защищают нас. И тех, о ком мы заботимся.
Завуалированная угроза едва заметна, но ясна.
— Знание — сила, — подытоживает Агата, и я понимаю, что она стоит уже с другой стороны стола. — Но неведение может оказаться блаженством.
— Согласна, — говорю я и смотрю ей в глаза. — Но, раз узнав, ты уже не можешь вернуться в неведение. Это будет самообман. Можно вырезать воспоминания, но человек уже не будет таким, как прежде. Он будет состоять из пустот. Будь у меня выбор, я бы постаралась научиться жить с тем, что я уже знаю.
В комнате воцаряется тишина, и Агата улыбается:
— Будем надеяться, что ты сделала правильный выбор.
Она достает что-то из кармана пиджака и вкладывает в мою руку, сжав мои пальцы рукой в темной перчатке.
— Будем надеяться, что и я не ошиблась. — Она убирает руку.
В своей ладони я вижу ключ Хранителя, легче, чем тот, который оставил мне дед, новенький, сияющий, но не хуже других — ручка, стержень и зубцы. Возможность вернуться домой.
— Это все? — тихо спрашиваю я.
Агата некоторое время молчит. Но в конце концов кивает:
— Пока да.
Глава тридцать четвертая
В кофейне яблоку негде упасть.
Прошла всего пара дней после нашей встречи с Агатой, и ремонт еще далек от завершения — половину оборудования пока не привезли, — но после неудачной затеи с приветственными маффинами мама настояла на небольшой церемонии открытия для жильцов дома, с бесплатным кофе, сластями и выпечкой.
Она, сияя, болтает с людьми и, даже несмотря на подозрительный режим слишком веселого электровеника, выглядит искренне счастливой. Папа разговаривает с другими мужчинами о сортах кофе и ведет их за прилавок, чтобы показать новую кофемолку, которую для него раздобыла мама. Трое ребятишек, среди них и Джилл, сидят во дворе, болтая ногами на солнышке, попивая ледяные коктейли и отщипывая кусочки от маффина, который они поделили между собой. Маленькая девочка за угловым столом что-то калякает на листе бумаги синим карандашом. Мама заказала только синие — те, что любил Бен. Мисс Анджели восхищается каменной розой в центре пола. И, чудо из чудес, во дворике у стола стоит инвалидное кресло Никса, и когда Бетти отворачивается, он украдкой стряхивает сигаретный пепел. А на его коленях лежит моя «Божественная комедия».
Все просто чудесно.
И все это время я прокручиваю в своей голове три восхитительных слова: «Уэсли Айерс жив». Но мы до сих пор не виделись. Архив еще закрыт, и на моем листке не появляется надписей. Все, что у меня есть, — эти три слова и предостережение Агаты.
— Маккензи Бишоп!
Линдси с разгона влетает в меня, обнимает за шею, и я слегка морщусь, попятившись. Под длинными рукавами и передником скрыты перевязки и множество синяков. От родителей удалось скрыть почти все, кроме запястья. Я сказала, что неудачно упала на пробежке. Не самая удачная ложь, но я вообще устала от вранья. Линдси не отпускает меня. Поскольку на мне кольцо, сейчас она звучит, как дождь вдалеке, звуки губной гармоники и смех. Такой шум мне даже нравится, и я не отстраняюсь.
— Ты приехала, — говорю я, улыбаясь. Как же приятно просто улыбаться!
— Угу. Милый фартучек, кстати, — указывает она на массивную букву «Б» на переднике. — Мама с папой тоже где-то здесь. Какая молодец миссис Бишоп! Все столы заняты.
— Бесплатный кофе и сахар — лучший способ завести друзей, — говорю я, наблюдая, как мама порхает между столиками.
— Ну-ка, организуй мне экскурсию… Ой, а это что, тот самый парень?
Она кивает в сторону дверей, ведущих во дворик, и время останавливается.
У него усталый взгляд и слишком бледная кожа, но он здесь, как ни в чем не бывало, с неизменными шипами на голове, черной подводкой вокруг глаз и руками в карманах. Почувствовав на себе мой взгляд, он находит мои глаза и сияет.
— Ага, — говорю я, чувствуя в груди какое-то движение.
Вместо того чтобы пройти через заполненное кафе, Уэс кивает в сторону вестибюля и выходит.
— Ну, что ж, иди, — говорит Линдси и с хихиканьем подталкивает меня вперед. — Я пока сама себя развлеку. — Она перегибается через прилавок и стягивает с тарелки печенье.
Я снимаю передник, бросаю его Линдси, иду за Уэсом через вестибюль, где тоже толкутся люди с кофе, через студию, и выхожу в сад.
Мы оказываемся среди мха и плюща, он останавливается и оборачивается, и я обхватываю его руками, позволяя басам, ударным и прочей рок-музыке накрыть меня с головой и смыть боль, чувство вины, страх и кровь нашего последнего прикосновения. Мы оба морщимся от боли, но не отстраняемся. Я слушаю звук его жизни, ровный и размеренный, как сердцебиение, а потом, похоже, слишком сильно прижимаюсь к нему, потому что он ахает и просит быть поосторожней. Затем откидывается на спинку скамьи, прикрыв ладонью раненый живот.
— Клянусь, ты по-прежнему используешь любую возможность, чтобы ко мне прикоснуться.
— Ты меня раскусил! — говорю я, закрывая глаза, потому что их жгут горючие слезы. — Прости, — говорю я, уткнувшись в его футболку.
Он смеется, но тут же шипит от боли.
— Да ладно, не стоит. Я понимаю, ты просто не можешь удержаться.
Я напряженно смеюсь:
— Я сейчас не про объятия, Уэс.
— Тогда за что ты извиняешься?
Я отстраняюсь и внимательно смотрю ему в глаза:
— За все, что произошло.
Он изгибает бровь, и я падаю духом.
— Уэс, — осторожно начинаю я, — ты ведь помнишь все, не так ли?
Он смущенно смотрит на меня:
