– Н-нет, – подумав немного, ответил Лев. – Поздно уже. Завтра утром. Никуда ни труп, ни эксперты не денутся. Сегодня вечером я хочу с его братом поговорить. Откуда Рашевский-старший узнал, что убитый ушел из дома именно двадцать третьего? Откуда знал, что тот больше не появлялся? Дай-ка трубочку, Петр.
Гуров снова набрал номер мобильника жены.
– Маша? Знаешь, получилось так, что убийство Рашевского-младшего будем расследовать мы со Станиславом. Я так понял, что жил Леонид один, и самый близкий родственник у него как раз старший брат. Мария, мне необходимо встретиться с ним уже сегодня. Где его можно найти, в театре? Так, понял. Значит, после того как ты ему сообщила о смерти Леонида, он уехал домой… Понятно, какие уж тут репетиции… Диктуй адрес. Вот как, самый центр… Удачно! Маша, не стоит так волноваться, я буду максимально деликатен. Это я только с виду бревно бревном.
В кабинет вошла Верочка с подносом, на котором исходили ароматным парком три чашечки кофе, а в центре располагалось блюдо со знаменитыми домашними коржиками.
– Стас, твоя колымага на ходу? – спросил Гуров, рассеянно вертя коржик в руках. – Отлично. Сегодня отдыхай, собирайся с силами, а завтра спозаранку езжай-ка в Серпухов. Не так уж далеко, всего около сотни километров по шоссе Москва – Симферополь. Я? Я на Воздвиженку, к экспертам. Часа в три встретимся здесь, глядишь, что-то прояснится. Твоя задача – разузнать все в подробностях от местных Пинкертонов. Пусть, кстати, передадут тебе протокол осмотра, а все фотоматериалы скинут нам по e-mail. Обязательно поинтересуйся, как это они так быстро установили, чей перед ними труп. Если дорога позволяет, то доберись до Фомищева, расспроси паренька, который первым обнаружил тело. А сейчас допиваем кофе, и подбросишь меня к Никитским воротам. Нет, вдвоем мы к режиссеру не пойдем, как-нибудь один справлюсь. Я с ним все же знаком, хоть и шапочно.
Станислав Крячко изменил бы своей натуре прирожденного хохмача, если бы не прокомментировал предложенную Гуровым диспозицию.
– Ну, мать честная, обычная история, – со слезой в голосе обратился он к Орлову, – как с творческой интеллигенцией поговорить или с умными экспертами, так Лев Иванович, а как с нашим братом ментом, да еще за сто верст от Москвы, так это ко мне. Петр, ты мне бензин оплатишь? Тогда ладно. И, кстати, – обернулся он к Гурову, – не смей называть мой автомобиль колымагой! Для нас с «мерсиком» непроходимых дорог не существует, так что в Фомищево я загляну, можешь не сомневаться.
«Мерседес» Станислава Крячко, бог знает какого года издания, был настоящим раритетом. Стас упорно не хотел расставаться с этим престарелым образчиком немецкого автомобилестроения и пересесть на что-нибудь поновее. Он утверждал, что у его машины есть бессмертная душа не хуже человеческой, что он относится к своему хозяину как к другу и в трудную минуту его, Крячко, не выдаст. И ведь не выдавал, несколько раз вытаскивая Льва и Станислава из очень суровых передряг.
…Выйдя из крячковского «мерса» у Никитских ворот, Гуров не торопясь пошел по Тверской в сторону Пушкинской площади.
На ходу Лев вспоминал, что ему известно из рассказов жены о человеке, с которым сейчас ему предстоит разговаривать на такую печальную тему, как насильственная смерть младшего брата.
Один из самых перспективных и талантливых театральных режиссеров столицы. Сам не москвич, провинциал, приехал в Москву из Саратова около десяти лет назад, вдрызг разругавшись с главрежем тамошнего драмтеатра, широко и скандально известным в российских театральных кругах Александром Бзюкуном.
Гуров улыбнулся, вспомнив детали Машиного рассказа о ссоре двух творческих личностей. Лев Рашевский вступился за горячо любимого им Чехова после того, как Бзюкун взялся за постановку «Чайки».
Та еще вышла постановочка, мно-ого она в свое время шума наделала.
Гвоздем сценического решения спектакля стала натянутая перпендикулярно рампе волейбольная сетка. По одну ее сторону режиссер-новатор расположил Аркадину, по другую – Нину Заречную. Обе были в купальниках-бикини. То еще зрелище… А на судейской вышке сидел, облаченный во фрачную пару оранжевого цвета, Костя Треплев со свистком в зубах. В руках у него был армейский карабин времен штурма Перекопа.
Актрисы перебрасывались волейбольным мячом, к которому были присобачены два картонных крыла. Мяч изображал чайку. Время от времени «чайка» после неловкого движения героинь улетала в зрительный зал на радость публике. Спектакль имел бешеный успех, аншлаг следовал за аншлагом, а что Антон Павлович Чехов в гробу на манер вентилятора вертится, никого, кроме Льва Рашевского, не волновало. Словом, «созрели вишни в саду у дяди Вани…», а оборвали сад вишневый три сестры… Даешь свежее сценическое прочтение классики!
В Москве Лев Исаевич Рашевский неожиданно пришелся очень ко двору, стремительно пошел на подъем и три года тому назад стал главрежем театра, в котором играла Мария Строева. С ней у них отношения складывались сложно, но эти люди взаимно уважали друг друга.
Гуров пару раз встречался со своим тезкой на премьерах его спектаклей, как-то Лев Рашевский даже был приглашен Марией к ним в гости. В целом режиссер вызывал у Гурова искреннюю симпатию.
Гуров миновал хорошо знакомый скверик с фонтаном, который никогда не видел работающим, и свернул в Сытинский переулок. Так, ему нужен дом номер десять. Вот он, этот дом.
* * *
Этим утром, в то время когда генерал Орлов сидел на коллегии министерства, проходило еще одно совещание. Руководство ООО «Русский зодчий» собралось на Малой Дмитровке в кабинете председателя правления Степана Владимировича Белоеда.
Председателю правления было шестьдесят лет от роду, но, видимо, прожил он эти годы так, что выглядел лет на десять моложе. Взгляд его живых серых глаз сохранял здоровую ясность, руки – силу, память оставалась изумительной. Может быть, сказалось то, что всю жизнь Степан Владимирович занимался спортом, а на академической «двойке» дошел в свое время аж до серебряной медали всесоюзного первенства. Он регулярно бегал кроссы, зимой моржевал, и хоть довольно много курил, не отказывался от хорошей русской пьянки в дружеской компании, но форму сохранял завидную.
О Белоеде отзывались иногда, как о человеке со странностями. Так ведь все люди со странностями. А если никаких странностей нет, то это никакой не человек, а ходячий покойник. Таких сейчас в избытке развелось.
Со «своими» Степан Владимирович нередко бывал грубоват и резковат, но грубость его казалась немного наигранной, ненастоящей и никого не пугала, не чувствовалось в ней хамства и высокомерия.
Зато ощущалась в нем спокойная самодостаточная властность, полная уверенность в своих силах и в том, что все принимаемые им решения не просто верны, но единственно возможны. Без такого качества, без готовности взять на себя бремя ответственности настоящим лидером не станешь, а Степан Владимирович, бесспорно, был прирожденным лидером. Однако любая палка о двух концах, а у медали имеется обратная сторона. Была такая сторона и у этих лидерских черт характера.
