Яша оказался проворнее всех остальных. Крутнувшись на каблуках, он выстрелил из своего «ТТ» в одного из затянутых в камуфляж бойцов, но промахнулся. В ответ ударили автоматные очереди, но бывший моряк бросился в сторону, проворно, как заяц, выскочив из светового пространства. Пули бойцов из группы захвата выбили из земли крошечные столбики пыли.
Гуров рванул следом за беглецом, держа на изготовку свой верный «штайр».
– Стоять! – Его голос эхом разнесся по окрестностям старого кладбища.
Но Яша, казалось, и не слышал полковника. Страх неумолимо гнал его вперед, заставляя бежать, перепрыгивая через заброшенные холмики могил, как лошадь через препятствия. Но, невзирая на прыть преступника, Гуров неумолимо настигал его. Он выстрелил в воздух. Яша втянул голову в плечи, но не остановился.
Свет фар уже остался далеко позади. Полковник теперь видел лишь смутный силуэт на фоне темного ночного пространства. Теперь его и беглеца разделяло расстояние не более чем в полтора метра.
– Стой, сука!
Гуров приготовился к прыжку, рассчитывая сбить бегущего. Но в этот момент левый носок ботинка полковника зацепился за низкую, почти провалившуюся в землю оградку. Гуров споткнулся, с трудом удержал равновесие, но по закону подлости «штайр», как живой, выскочил из пальцев и упал в пожухлую траву. Гуров остановился, проклиная свою неуклюжесть. Взгляд рыскал под ногами, но упорно не находил оружия.
Яша тоже остановился и развернулся. Навел ствол «ТТ» в грудь Гурова и осклабился:
– Попал, ментяра?
Помощи ждать было неоткуда. И Гуров, и преследуемый им преступник оторвались на приличное расстояние от основного места событий. Сейчас они были один на один. «Как в дешевом боевике, – с легкой грустью и иронией подумал полковник. – Вот так вот! На ровном месте – и мордой об асфальт!»
Бледный лунный свет, пробиваясь сквозь листву, падал на искаженное злобой лицо бывшего моряка.
Яша выстрелил. Гуров бросился прямо под пулю. У него был всего один шанс из тысячи, и полковник не собирался упускать его.
Пуля, выпущенная из пистолета противника, прошла всего в двух сантиметрах от позвоночника оперативника. Яша даже не сразу понял, что произошло, а возможность исправить ошибку Гуров ему не дал. Упав на землю, полковник двумя руками вцепился в лодыжки противника и со всей силы, на какую был только способен, дернул их на себя. Яша, нелепо взмахнув руками, опрокинулся на спину. Гуров вскочил, прыгнул на него сверху и с размаху врезал кулаком в челюсть. Голова моряка дернулась, глаза закатились, и уже готовый нанести следующий удар Гуров понял, что больше бить не потребуется. Он спокойно забрал «ТТ» из расслабленных пальцев.
– Я таких гадов, как ты, пачками давил, – вслух произнес полковник, хотя знал, что Яша его не слышит.
Гуров поднялся на ноги, вернулся назад и, посветив на землю зажигалкой, нашел свой так нелепо оброненный «штайр». Хруст веток под ногами заставил полковника обернуться. Он машинально навел «ствол» на крупную приближающуюся фигуру, но уже в следующую секунду узнал Крячко и опустил пистолет.
Станислав тяжело дышал.
– Взял?
– Взял, – спокойно и буднично ответил Гуров.
– Я за тебя волновался, Лева.
– И совершенно напрасно. Как там? Как девушка? – Он ушел от скользкой темы, ибо ему совсем не хотелось, чтобы Стас узнал о том казусе, который произошел у опытного оперативника при задержании.
– Все в порядке, – Крячко облизал пересохшие губы. – Хохлов уже загрузили в «бобик». Сидят тихо, не рыпаются. Оксана цела и невредима. В шоке, конечно. Думаю, еще одна встреча с психиатром ей не повредит. Ранимая девочка оказалась…
– А Кулак?
Станислав прищелкнул языком:
– Жив. Но у него ранение средней тяжести. Он теряет сейчас слишком много крови. Это наша вина. Да, Лева? Нужно было вмешаться раньше…
Гуров ничего не ответил на это.
– «Скорую» вызвали?
– Само собой.
– Ладно. Берем этого фрукта и пошли обратно.
Когда оба оперативника вернулись на освещенное пространство рядом со старым покосившимся склепом, бойцы группы захвата уже сидели в машине. Между двумя из них находился Альберт Белоненко, закованный в «браслеты». Увидев приблизившегося Гурова, украинец с надеждой сказал:
– Я хочу поговорить с Оксаной. Мне нужно… Я должен сказать ей… Извиниться… Послушайте, это очень важно.
Гуров облокотился о раскрытую дверцу фургона. Его тяжелый взгляд буквально припечатал Альберта Тимофеевича к жесткой деревянной скамье.
– А теперь ты послушай меня, – Гуров делал ударение почти на каждом слове. – Сегодня я уже страшно устал. Хочу спать. А вот завтра… Завтра нам с тобой еще предстоит побеседовать. Я знаю, кто ты, Альберт, и с какой целью прибыл в столицу. Но ты ведь работаешь не только на себя? Верно? За твоей спиной стоит целая организация. Если будешь со мной откровенен, я обещаю тебе свидание с девушкой. Более того, ей будет даже разрешено приезжать к тебе на свидания в колонию. Раз в месяц. Если она сама, конечно, этого захочет. Подумай об этом, взвесь все хорошенько, и завтра…
– Я должен поговорить с ней сейчас…
– Я сказал – завтра, – отчеканил Гуров. – И это мое последнее слово. Не заткнешься, предложение о сделке вообще отменяется. Ты все понял?
Белоненко опустил голову. Лицо его, обычно пышущее здоровьем, утратило краски жизни. Теперь он был бледен как полотно. Угасла последняя надежда. А все, чего ему сейчас хотелось, так это просто поговорить со своей возлюбленной, обнять ее, поцеловать. Попросить прощения, наконец. Альберта не столько тяготил в настоящий момент собственный провал, сколько то, что из-за него Оксане пришлось пройти через весь этот ад. Через то, к чему она морально не была подготовлена. А ведь он нес за нее ответственность с того самого дня, как познакомился с девушкой, и до сегодняшней ночи. Все остальное уже имело для Белоненко второстепенное значение.
Но Гуров уже отвернулся и отошел от фургона. Рядом с «Мерседесом» с включенными на ближний свет фарами остановилась машина «Скорой помощи». Открылась задняя дверь, и на землю спрыгнули двое санитаров с носилками. Их белые халаты в темноте смотрелись, как два паруса в открытом море, черном от бушующего вокруг шторма.
Гуров приблизился к медикам, когда тело Ружакова уже бережно подняли с земли и перенесли на носилки. Кулак был в сознании. Только из его горла с каким-то неестественным присвистом вырывался воздух. И куртку и рубашку с него уже сняли, наспех перебинтовав рану и накрыв сверху простыней. Лицо Ружакова было бледнее обычного, пересохшие губы ввалились, взгляд блуждал по сторонам, но не был бессмысленным.
Кулак узнал Гурова и предпринял попытку улыбнуться. Получилось не очень оптимистично. Полковник встал с левой стороны от носилок.
