— Атама-а-аны, вы мои-и, растама-а-аны-ы-ы, — раздался у меня за спиной до невозможности фальшивый голос.
Обернувшись на источник раздражения, я увидела голову Валеры Гурьева, репортера «Криминальной хроники», выглядывающую из-за двери. Неудачная попытка музицирования, очевидно, принадлежала именно ей, в смысле голове, поскольку других звуковоспроизводящих объектов в обозримом пространстве не наблюдалось.
— Чего это вы тут делаете спустя полчаса опосля конца рабочего дня? — спросила голова, подтягивая за собой субтильное, верткое тулово. — ГТРКарственный переворот замышляете? Дайте поучаствовать.
— Не-а, — ответила я. — Паша себе виртуальную подружку подыскивает.
— Совсем обленился, — прокомментировал Гурьев, занес-таки себя в кабинет и уселся на краешек моего стола. — А я еще его к себе взять хотел.
— Сказал, не буду «Женского счастья» разрушать, значит, не буду. Я человек слова, — не отрываясь от монитора, отрезал Павел, который в свое время решительно отказался от предложения Гурьева перейти к нему в криминалку, за что Павлику нашему глубокое мерси, поскольку оператор он просто от бога.
— Лучше бы ты был человеком дела, — сердито проворчала я. Таланты, знаете ли, талантами, а баловать этого лентяя тоже не стоит, а то он, чего доброго, заставит меня за ним камеру носить.
— Женское счастье — муж в командировке, хомячок и дети у свекро-овки, — пропел Валера, отчего мой слух, избалованный ариями Неморино и Радамеса в исполнении Хосе Каррераса — ну люблю я классику, а от эстрады нашей любого нормального человека с души воротит, и нечего обвинять меня в снобизме! — едва не спровоцировал организм на антигуманный поступок в отношении этого постсредневекового миннезингера.
— Чего это тебя сегодня на концерты пробивает? — морщась, спросила я. — Да еще и поешь гнусности всякие. Это, что ли, намек?
— Это, что ли, шутка, — устало вздохнув, ответил Валера. — Обиду другу нанести и в мыслях не было. Прости!
— Теперь стихами заговорил. Ты часом не влюбился, женоненавистник со стажем?
— Типун тебе на язык! — ответил Валера, пробывший в счастливом браке всего два месяца, и то в глубокой юности. — Денек веселый выдался, Ириша. У нас в Смирновском ущелье покойничка потешного нашли.
— Покойничка? Потешного? Мрачная у тебя душевная жизнь, Валера.
— Работа такая. А труп и в самом деле занятный. У парня на правой руке из пяти пальцев только большой.
— А остальные погулять вышли? — фыркнул Паша.
— Если бы! Остальные старательно отрублены. По самое не хочу. Причем, что интересно — все пальцы аккуратно перебинтованы, а раны тщательно обработаны. Свежие, кстати, раны. В смысле покойный получил их незадолго до смерти.
— И умер он от чрезмерной заботы, — с пафосом добавил Паша.
— А умер он, как ни странно, от анафилактического шока.
— Подожди! В смысле от травматического? — Я, конечно, не медик и не криминалист, но что такое болевой шок, даже я, скудоумный филолог, знаю.
— Ни фига подобного! Ему какое-то анальгезирующее средство типа промедола, или омнапона, или еще какой дряни ввели. Я в ихней фармакологии не особенно разбирался. А у парня аллергия на это хитрое средство оказалась. Вот и загнулся, бедолага.
— Ничего не понимаю! — Кажется, это и впрямь интересно. — Так его хотели убить или не хотели? Сперва пальцы рубят, потом болеутоляющие вводят — ерунда какая-то.
— То-то и оно, что ерунда. Ребята в ментовке только руками разводят. Видать, живой нужен был, да обмишурились чуток.
— А кто хоть, выяснили? В смысле, труп чей?
— Нет пока. Документов при нем не было, а сам он провалялся так долго, что видок у новопреставленного, как говорится, ни рожи ни кожи. Сам любовался. Только мне сдается, что не в Смирновском лесу он валялся, потому как там бы его собаки пообъели али еще какие твари дикие.
— Слушай, какие ты страсти на ночь глядя рассказываешь! — Мне действительно стало не по себе.
Как же должен чувствовать себя человек, которому сначала оттяпывают четыре пальца на одной руке, потом заботливо прижигают йодом раны, трогательно дуют, чтобы не щипало, а в довершение всего колют какую-то гадость, от которой несчастный благополучно передает дух в руки отца своего небесного?! И после этого Евгений Иванович будет мне говорить, что программа a la «Журналистское расследование с Ириной Лебедевой» в наших широтах не будет котироваться. Да из этого такой материал сделать можно!.. Остается только завидовать Валерке и выпестовать надежды на гипотетическую возможность избавления от осточертевшего до икоты «Женского счастья».
Хотя, если задуматься, чему тут завидовать? Вид полуразложившегося трупа, у которого единственное, что осталось в состоянии относительного порядка, это сердобольно перебинтованные обрубки вместо пальцев, — зрелище не слишком аппетитное. А Валерка с такими своеобразными «диетами» каждый день сталкивается.
— В розыск, кстати, тоже никто не заявлял, — задумчиво проговорил Гурьев, игнорируя мое последнее замечание. — По крайней мере, ни одной из значащихся в списке у милиции особых примет у него не обнаружено. Получается, неприкаянный такой дохлый труп мертвого человека — сиротинушка.
— А они есть? — поинтересовалась я.
— Кто? — удивился Валера. — Дохлые трупы?..
— Тьфу на тебя! — перебила я. — Приметы.
— А-а, ну да, левое ухо в двух местах проколото. Волосы чуть длиннее среднего, аккуратненьким таким каре подстрижены. Опять же одежонка на нем приличная. Она, кстати, неплохо сохранилась. Парнишка явно не из помоечного бомонда.
— Интересно знать, кому он так досадил и чем? Неплохо бы выяснить и на заметку взять. А то, не ровен час, сболтнешь чего-нибудь не то в адрес очередного рекламодателя, а тебе потом лапу по локоть откоцают. Может, разборки какие?
— Да непохоже. — Уголки Валеркиных губ в некотором замешательстве поползли вниз. — Вряд ли кто-то из местной мафии детективной литературкой a la «Лимоны никогда не лгут» балуется. У нас все проще и брутальней, одно слово — Россия-мать, к тому же провинция.
— А может, у нас очередной маньяк завелся? — подал голос Паша, о котором я уже успела забыть.
— Ну конечно! — презрительно усмехнулся Валера. — Уволенная из элитного салона маникюрщица бывших клиентов устраняет. Так не доставайся же ты никому! Ты головой-то подумал, прежде чем языком трепать, — зачем маньяку раны бинтовать?
— А кто его, психованного, разберет? — авторитетно заявил Павел, словно всю жизнь медбратом при неврастениках состоял. — Например, чтобы продлить агонию жертвы.
— А обезболивающее он вводил, чтобы облегчить страдания бедняжки, — в тон Павлику издевательски покивал головой Валера. — Прямо не маньяк, а мать Тереза какая-то. Чушь! Да и мелко это как-то для маньяка. Не тот масштабчик. Я понимаю там, на дыбу вздернуть или кишки вокруг бедер бантиком завязать. А тут пальцы какие-то. Хотя мужику и этого хватило. Ну да бог с ним, с болезным. Мне, в общем-то, до него дела нет.
