Устроившись в номере, Лариса предалась размышлениям. Итак, в деле произошел неожиданный поворот — смерть Рауфа. Лариса первоначально планировала навестить в Потакове еще и мать Вероники — все-таки главная ее задача заключалась в том, чтобы найти дочь Буракова. А что касается смерти Рауфа, то она, конечно, подозрительна, но пока что не более того, и может не быть связанной с событиями вокруг Арифа и Вероники.
Назакят, которая могла хоть что-то сказать относительно Рауфа, его дел и возможных версий убийства, находилась после посещения морга практически в невменяемом состоянии. По крайней мере, о разговоре с ней сейчас не могло идти и речи. Что же касается ее брата, то он мало что знал и ничем особо Ларисе помочь не мог.
Поэтому, держа в уме смерть Рауфа и будущий обстоятельный разговор с его вдовой, Лариса отправилась к Антонине Сергеевне, адрес которой ей предусмотрительно дал Павел Андреевич Бураков. Поскольку Ариф и Вероника исчезли и идти им было особо некуда, то дом родной матери девушки был одним из возможных мест, где они могли бы отсидеться. Хотя бы временно. Однако это предположение не подтвердилось — при первом же вопросе Антонина Сергеевна развела руками и сказала, что не знает, где находится дочь.
Тем не менее Лариса решила познакомиться с ней поближе. Антонина Сергеевна оказалась молодящейся худой женщиной за сорок, отчаянно старающейся произвести впечатление девочки. Волосы на ее маленькой головке были пострижены лесенкой, в ушах покачивались стеклянные серьги в виде виноградных лоз. Она была одета в обтягивающий комбинезон — старалась, видимо, подчеркнуть невесомость фигуры.
— Проходите, — буквально пропела она. Лариса прошла в маленькую квартирку, скорее напоминавшую театральную гримерку — так много там было раскиданных в беспорядке нарядов, баночек с косметикой и парфюмерией. Антонина Сергеевна даже не подумала извиняться за беспорядок. Видимо, это было обычное состояние ее квартиры.
Она сгребла со стула ворох одежды и ярко-рыжий парик, приглашая Ларису сесть.
— Я всегда мечтала познакомиться с живым частным детективом! — громко заявила она, воспользовавшись попутно приглашением Ларисы закурить ее сигареты. — Это такая интересная профессия! Впрочем, моя, я считаю, еще более интересна и, что самое главное, гораздо лучше раскрывает истинно женские черты. Она обнажает все уголки противоречивой и страстной женской души.
Лариса не стала спорить с этим утверждением. Начало разговора было многообещающим. Ларисе все равно нечем было занять вечер, и она подумала, что общество провинциальной актрисы поможет скоротать его.
— Я надеюсь, что с Вероникой не стряслось никакой беды, — вздернула Антонина Сергеевна остренький носик. — Я так заранее волнуюсь, просто ночами не сплю! Меня терзают дурные предчувствия. У меня хорошая интуиция, я боюсь, как бы с девочкой не случилось чего-нибудь непоправимого.
— Что вы имеете в виду?
— Может наделать глупостей. Она такая импульсивная, несдержанная, вся в меня! — с придыханием сообщила Антонина Сергеевна. — Да и кто там может ей что-нибудь дельное подсказать? Ирина, что ли? Я знаю ее прекрасно, она у нас в театре работала. Совершенно бездарная актриса, ей только хором и руководить. Я уверена, что ее и в Тарасове взяли на работу исключительно благодаря протекции Буракова.
Лариса, в принципе, конечно, могла сейчас что-то возразить собеседнице, сказать что-то типа «а сама-то!», подчеркнуть, что Ирина Владимировна фактически воспитала ее дочь и сейчас переживает о ее судьбе, по-видимому, более искренне, чем родная мать, но не стала этого делать. Морализирование — занятие неблагодарное, а главное, сейчас оно не принесло бы никакой практической пользы, только разрушило бы едва установившийся контакт.
А Антонина Сергеевна, манерно оттопырив мизинец левой руки, в которой она держала сигарету, попыхивая дымом, продолжала щебетать:
— Я знаю ее давно, хотя это еще не говорит о том, что мы были подругами. В молодости у нас было что-то общее в интересах, но потом мы разошлись. В дружбе она всегда старалась взять руководящую роль. Мне, знаете, — доверительно склонилась она к Ларисе, — всегда претили ее простонародность и грубоватость. В ней есть что-то от крестьянки. Фи! Впрочем, не подумайте, что я это говорю потому, что ревную ее к Буракову. Он сам — грубый солдафон, пропахший потом, поэтому ему такая женщина, как Ирина, больше подходит. Ну, а насчет Вероники… — Антонина Сергеевна кокетливо повела глазами. — Надо признать, мать из меня не удалась. Я считаю, что ей лучше без моего влияния.
Лариса отметила, что эта женщина играет и сейчас. Видимо, она была актрисой по жизни. Правда, довольно примитивной. Она совершенно не замечала фальши и противоречия в своих словах.
— А когда вы в последний раз видели Веронику? — спросила Котова.
— Ах, ну я точно не помню! — закатила Антонина Сергеевна глаза к потолку. — Месяца два или три назад, кажется… Она заезжала ко мне с Арифом. Скажу вам честно, мне оч-чень понравился этот молодой человек. От него веет жизненной силой, может быть, силой самца, он буквально источает мускусный аромат дикого зверя. Разве это плохо? Ведь сейчас так мало истинных мужчин, способных сделать женщину счастливой именно как женщину! Но… подождите! Вы что, серьезно подозреваете в чем-то Арифа? Почему вы задали мне вопрос насчет дочери?
— Скорее ваш бывший муж подозревает его. Правда, мне не совсем понятно, в чем именно.
— Ой, Бураков — ненормальный человек! — махнула рукой Антонина Сергеевна. — Я сама удивляюсь, как прожила с ним тот единственный год! Не могла дождаться, когда уйду от него. Все время только и думала: рожу ребенка и уйду. И ушла.
Она победно посмотрела на Ларису, ; словно уход от Буракова и то, что она оставила маленькую дочь на его попечение, было самым большим подвигом в ее жизни.
Лариса еще с полчаса слушала хорошо поставленный голос актрисы, пережидала профессиональные паузы, когда Антонина Сергеевна выдерживала трагическое молчание, наблюдала за ее театральными жестами и отмечала, что говорит женщина исключительно о том, что интересует ее саму. Дочери при этом как бы не существовало, она присутствовала только в виде антуража, реквизита, повода для разговора. Порой Антонина Сергеевна играла вполне проникновенно, а порой пыталась даже эпатировать свою неожиданную гостью. Чего стоили, например, такие ее заявления:
— Я всегда была эгоисткой! Даже в любви! Я не умела жалеть. Наверное, для женщины это не совсем хорошо. Хотя я считаю себя истинной женщиной. Ведь я только сейчас поняла, что судьба жестоко наказывает любителей острых ощущений. Время уносит с собой дыхание весны, красоту и… вереницу любовников. И остаешься наедине с собой, с невыносимой болью. Имя ей — одиночество.
Произнеся все это, Антонина Сергеевна вдруг резко оборвала патетику и спросила обычным тоном:
— И где вы собираетесь ее искать?
— Точно не знаю. Я рассчитывала на вашу помощь. Думала, что Вероника после того, как поругалась с отцом, в первую очередь отправится за поддержкой к матери. Куда же ей еще идти?
