Перони смотрел на странное старое здание с устремленной к небу сферической внутренней частью — половина перевернутого глазного яблока, зрачок которого смотрит на звезды. Какое место занимает храм в том клубке фактов, что им удалось собрать? Он не слишком внимательно слушал сообщение Эмили Дикон о том, почему Пантеон так важен в их деле. В силу своего темперамента Перони склонялся к мнению Джоэла Липмана, а тот считал, что человек, вырезающий странные геометрические фигуры на спинах убитых им жертв, просто конченый псих. Разумного объяснения тут, сколько ни старайся, быть не может. Однако, размышляя об этой версии внутри самого Пантеона, Перони уже не был столь уверен в ней, как раньше. Убийца, за которым они охотятся, безусловно, ненормальный и весьма опасный тип. Тем не менее в его действиях прослеживается некая логика и последовательность. На самом деле стоило предложить Фальконе расставить переодетых полицейских возле Пантеона, чтобы они дежурили здесь круглые сутки. Старая пословица о том, что преступник всегда возвращается на место преступления, может оказаться здесь вполне уместной. Такое случалось раньше. К тому же древний храм в силу каких-то причин неодолимо притягивает убийцу. Он является частью его мировоззрения. В изгибах и темных углах здания с точными пропорциями преступник видит некую скрытую истину, придающую смысл его деятельности.
В тот миг сразу несколько идей начали формироваться в голове Перони, изгоняя воспоминания о курдянке и собственных детях.
А потом он заглянул в длинное вертикальное отверстие в двери, освещаемое огнями площади, и увидел худенькую знакомую стройную фигурку, отбрасывающую тень на пол, разрисованный геометрическими фигурами. «Что же делать?» — лихорадочно размышлял Перони.
Девочка ступила в темноту справа от алтаря напротив входа и перепрыгнула через бечевку, ограждающую от посетителей. Тереза права. Лейла вернулась сюда, чтобы забрать какую-то вещь. В это время у дверей появилась еще одна тень: вернулся смотритель. Он шел твердой походкой, опустив голову, и был совсем не похож на того чуть живого человека, который мечтал о кофе с бренди.
Перони посмотрел на часы.
— Ты опоздал на пять минут, — обратился он к одетому в форму смотрителю. Затем направился прямо к алтарю, ступая по Дорожке лунного света, падающего через отверстие в куполе.
Девочка стояла за портьерой в боковой части алтаря.
— Лейла.
Он твердо и отчетливо произнес ее имя, вкладывая в голос всю теплоту, на какую только был способен. Худенькая фигурка напряглась, и Перони подумал: если девочка бросится бежать, сумеет ли он, мужчина, которому скоро стукнет пятьдесят, перехватить ее у дверей, дабы она вновь не скрылась в темноте города.
— Это я, — проговорил он, — Перони. Не волнуйся. Ничего не бойся.
За исключением…
Внезапно на него вновь нахлынули все те сомнения, что мелькали в сознании, не облекаясь в словесную форму, когда он сидел в будке, поджидая смотрителя. Они походили на кошмары, которые преследуют детей и возникают порой совсем неожиданно в сознании взрослых: автомобильные аварии и менингит, неверные друзья, неправильный переход через улицу, краснуха, дерьмовые велосипедные шлемы, случайно падающий на Землю метеорит.
А Лейла, будучи девочкой, испытывает все эти страхи в отношении мужчин. На улице. Дома. Мужчины крадутся в темноте ночи и хотят лишь одного — найти незащищенную, слабую жертву.
Мир порой кажется такой помойкой. Хотя Лейла, наверное, уже давно в этом убедилась.
Портьера зашевелилась, и девочка вышла из-за нее. Ее темные влажные глаза сверкали. Лейла улыбалась какой-то незнакомой улыбкой. Вполне естественно, немного робко и не без гордости.
Она держала в руках что-то похожее на бумажник. Джанни Перони в тот миг сознавал, что ему плевать на портмоне, хотя в нем могут находиться важные улики. Дело подождет. Здесь происходит нечто куда более интересное.
— Привет! — Перони протянул к девочке руки, моля Бога, чтобы она кинулась в его объятия.
Только он, конечно, желал слишком многого. Она подошла к нему, держа бумажник в правой руке, теперь уже усмехаясь, скаля зубы и вытирая со щек слезы, вызванные радостью, облегчением и страхом.
Перони обнял худые плечи и прижал хрупкое дрожащее тельце к своей широкой груди.
— Не надо больше так пугать дядю Джанни, — прошептал он в гладкие, пахнущие мускусом волосы. — Он уже слишком стар, чтобы переживать такие страхи.
Нет, они не поедут в квестуру. Можно заночевать у Терезы. Или, если она захочет, у Ника. В любом месте, где нет людей в форме или безразличных социальных работников, разочарованно качающих головами и думающих про себя: «Запишем эту дефективную, и пусть кто-то другой занимается с ней».
Черт, он даже не переговорил со смотрителем, после того как этот олух вернулся из питейного заведения. Пора попрощаться со странным жутким местом и вернуться в мир живых людей.
Да, надо поспешить. Перони обернулся и увидел, что смотритель закрывает дверь — вертикальную бронзовую плиту, стоящую здесь уже два тысячелетия.
Странно, смотритель сам закрывает дверь, а ведь обещал эту привилегию Перони.
— Эй, приятель, — крикнул Джанни, — тут внутри еще посетители. Забыл, что ли?
Дверь продолжала двигаться. Наконец она захлопнулась, и внезапное отсутствие электрического света, льющегося с площади, заставило полицейского моргнуть. Его пронзил страх.
Лейла, вся дрожа, прижалась к нему. Смотрителя нигде не видно. Джанни Перони потащил девочку назад в угол, шепча ей на ухо:
— Не бойся. Доверься мне. Просто не высовывайся отсюда, пока дядя Джанни не уладит все.
Она не протестовала. Пошла и спряталась за портьерой, такой неподвижной и тяжелой на фоне древних стен, что казалась сделанной из камня.
Из небольшой будки, которую показал Перони смотритель, раздался звук. Кто-то щелкал рубильником. Лампы освещения начали гаснуть одна за другой, как бы совершая круговой танец. Камеры наблюдения тоже выключаются, подумал полицейский. Это он, чертов убийца. Лейла, кажется, сразу догадалась, каким-то образом почувствовав его присутствие.
Умный ребенок, решил Перони и крикнул в объемную, чреватую неизвестно чем темноту, которую теперь пронзал лишь серебристый лунный свет, льющийся через отверстие в куполе:
— Послушай, перед тобой вооруженный полицейский! И ты не приблизишься к девочке, не наткнувшись на меня. Понятно? — Потом добавил ради простой формальности: — Тебе лучше сдаться. Выходи на свет. Слышишь меня?
В ответ раздался смех, какой иногда можно услышать в кино, — наглый, гнусавый, уверенный. Иностранный смех, так как итальянцы смеются по-другому. Они не знают, как можно превратить бесформенный, бессловесный звук в риторическую фигуру, полную значения и исполненную злорадства.
Впрочем, трудно испугать человека одним только смехом. Даже такому крутому парню с волшебным скальпелем это не под силу.
