– Паломники! Божьи скитальцы! Они ведь попросили приюта, им обязаны были его предоставить!
– Я говорил вам, что здешние люди – дикари! – бросил Ганс с неожиданной резкостью. – А дон Мартин – хуже всех. Скорее бы мне закончить свои дела и вернуться на родину.
Катрин смотрела на катившиеся рядом с ними мутные воды, стараясь разглядеть тело Жербера. Вдруг она увидела его.
– Смотри! Вот же он! Остановимся!
– Он мертв! – произнес Ганс. – Зачем останавливаться?
– Потому что он, может быть, еще жив. И даже если и умер, то надо его хотя бы похоронить по-христиански.
Ганс пожал плечами.
– Остановимся, если вам так хочется.
Он остановил повозку на обочине разъезженной дороги. Катрин быстро соскочила на землю. Жосс следовал за ней по пятам. Она добежала до берега на узком повороте реки, куда направлялось тело. Не раздумывая, Жосс вошел в воду, ухватился за Жербера и подтащил тело к берегу. С помощью Катрин он извлек его из воды и уложил на прибрежные камни. У клермонтца были закрыты глаза, но он еще слабо дышал. На груди зияла глубокая рана, но она больше не кровоточила. Жосс покачал головой:
– Он долго не протянет! Ничего не сделаешь, мадам Катрин! Он потерял слишком много крови!
Не отвечая, она села на землю, осторожно положила голову Жербера себе на колени. Жербер открыл глаза и удивленно уставился на молодую женщину.
– Катрин! – прошептал он. – Вы… тоже мертвы… почему я вас вижу?
– Нет. Я жива, и вы тоже живы! Не разговаривайте!
– Мне нужно говорить! Мне… хотелось бы… священника, чтобы не умереть с моим грехом… на душе!
Он попытался выпрямиться, цепляясь за руку Катрин.
– Среди вас нет священника?
Катрин отрицательно качнула головой, с трудом удерживая слезы. Жербер попытался улыбнуться:
– Тогда… вы… меня выслушаете… Катрин… Я вас прогнал, осудил, отправил бродить одних, без нас… потому что думал, что ненавижу вас… как ненавидел всех женщин. Но понял, что вы… не такая! Мысль о вас не оставляла меня… и дорога превратилась для меня в ад!.. Я сейчас умру… и это хорошо! Я был недостоин… подойти к могиле апостола, потому что я убил… жену. Катрин!.. Я ее убил из ревности… потому что она любила другого! Мне хотелось убить всех женщин…
Он замолчал, откинулся назад, и Катрин еще раз подумала, что он отошел. Но в какой-то момент он поднял веки, которые смерть уже настойчиво смыкала. Голос его слабел, губы жадно ловили воздух.
– Мне было больно!.. Так больно!.. Ализия!.. Я ее любил!
Последние его слова нельзя было понять. Жербер побледнел, и показалось, что черты его как-то съежились, сжались.
– Это конец! – прошептал Жосс.
Катрин почувствовала, что изможденное тело Жербера деревенело у нее на коленях в последнем спазме агонии. Потом с губ слетело последнее слово:
– Бог!..
Глаза закрылись навсегда. Катрин посмотрела на Ганса.
– Где его можно хоронить?
– Монахи Хоспиталь-дель-Реи займутся им. Мы и его положим в повозку.
Совместными усилиями Жосс и Ганс положили тело Жербера в повозку, где спал Готье. Ганс щелкнул кнутом.
– Ехать осталось недолго.
Старинный монашеский приют возвышался немного в стороне от дороги.
Ганс направил повозку через вход под башней, ведший прямо во внутренний двор.
– Мэтр Ганс! – воскликнул при виде его привратник. – Господь посылает вас, ведь колокольня нашей часовни угрожает каждую минуту пасть нам на голову. Как вовремя вы приехали. Пойду предупрежу преподобного аббата.
Когда часом позже Катрин с Жоссом выезжали из Хоспиталь-дель-Реи, настроение у них, несмотря на удачное бегство, было довольно мрачное.
Смерть Жербера еще тяжело давила на душу молодой женщины. Она считала себя виновной в этой смерти. Кроме того, состояние здоровья Готье ее очень беспокоило…
После того как Ганс посовещался с отцом аббатом, длинная фигура, завернутая в грубую холстину, была снята с повозки и положена на скамью. Нормандец пробудился от забвения, открыл глаза, но тут же впал в странный припадок. Тело его одеревенело, а челюсти сильно сжались, да так, что зубы заскрежетали. Потом внезапно гигант скатился со скамьи и забился на земле в сильных конвульсиях. Наконец он впал в полное оцепенение, а на губах выступила белая пена. Все растерялись, не зная, чем ему помочь, а аббат поспешно перекрестился и исчез. Отсутствие его длилось недолго. Почти тут же он вернулся с полным ведром воды, которую он одним махом вылил на раненого. За ним просеменил монашек, держа огромное кадило, которое распространяло густой и удушливый дым.
Ганс бросил на Катрин удрученный взгляд.
– Вам нужно немедленно уезжать. Аббат считает, что в него вселился дьявол…
– А в него и впрямь вселился дьявол? – с испугом спросила Катрин.
Тогда Жосс неожиданно взялся ее наставлять:
– Древние римляне называли это «священной болезнью»! Они-то думали, что в человека, больного конвульсиями, вселяется Бог. Но когда-то я знал одного мавританского врача, который утверждал, что в подобном случае речь идет только о болезни.
– Вы знали мавританского врача? – удивился Ганс. – Где же?
Лицо Жосса внезапно покраснело.
– О! – произнес он беспечно. – Я же много попутешествовал!..
Он не хотел распространяться о своих приключениях, и Катрин знала почему. В один прекрасный день, когда на него нашел приступ особого откровения, Жосс рассказал ей, что ему пришлось два года жизни провести на галере у варваров, откуда и происходили его неожиданные познания.
Обернув почти успокоившегося Готье в холстину и перенеся его в повозку, Ганс и двое его новых друзей стали прощаться. Перед расставанием Ганс рассказал, что он слышал о странном севильском архиепископе Алонсо де Фонсека. Любящий пышность, рьяный коллекционер драгоценных камней и страстный любитель алхимии, дон Алонсо держал в своем замке-крепости Кока крайне причудливый двор, при котором астрологов и алхимиков было значительно больше, чем служителей церкви. Самым большим чудом архиепископского двора, как рассказывали, был мавританский врач, широко образованный и невероятно умелый.
– Жители Бургоса шепчутся о том, что этот врач совершает чудеса. Почему бы вам не повидаться с ним? Если вы направляетесь в Толедо, заезд в Кока нисколько не удлинит вам дороги.
– Вы полагаете, что сеньор архиепископ примет нас? – скептически произнесла Катрин.
– Во-первых, следуя своему вошедшему в поговорку гостеприимству; во-вторых, из-за страсти к драгоценным камням! Вот вам и подходящий случай.
На сей раз Катрин поняла. Если не окажется другого способа заполучить чудесного врача для Готье, изумруд королевы Иоланды откроет перед ней, без сомнения, ворота крепости… Для того чтобы спасти Готье, она была готова и на многие другие жертвы, не только на небольшой крюк и потерю изумруда королевы. Она поблагодарила Ганса за бескорыстную помощь и сделала это с такой горячностью, что вызвала краску на лице немца. Когда же ее губы коснулись небритой щеки Ганса, глаза последнего наполнились слезами.
