– Тогда попытайся оживить его любовь. Возможно, чудо и произойдет.
Катрин повторяла про себя эти слова по дороге в комнату Готье. Он, сидя у окна, смотрел на ночь. Готье повернул голову, когда Катрин вошла, и свет упал на его измученное лицо. Болезнь облагородила грубые черты, лицо стало мягче, моложавее.
Он захотел встать, когда молодая женщина подошла, но она помешала ему в этом, живо положив руку на костлявое плечо.
– Нет… не двигайся! Ты еще не лег?
– Мне не спится. Я задыхаюсь в этой комнате. Она такая маленькая!
– Ты в ней надолго не останешься. Когда наберешься сил, чтобы сесть на лошадь, мы уедем…
– Мы? Вы разве возьмете меня с собой?
– Ты всегда ездил со мной, – печально произнесла Катрин. – Ты больше этого не хочешь?
Готье молчал, и сердце Катрин болезненно сжалось. А если он откажется? Неужели она нашла его и вырвала из рук гнуснейшей на свете смерти только для того, чтобы еще безнадежнее потерять? Она почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.
– Ты не отвечаешь? – прошептала она едва слышно.
– Я не знаю, что сказать… Вы такая прекрасная, что мне хочется пойти за вами… как за звездой. Но если я хочу вспомнить о своем прошлом, может быть, лучше мне идти одному. Мне что-то говорит, что я должен быть один, что я всегда был один…
– Нет, это неправда! В течение трех лет мы были почти неразлучны. Мы вместе переносили страдания, вместе боролись, вместе защищали свои жизни, ты столько раз спасал меня! Как же мне быть, если ты меня оставишь?
Она опустилась на край кровати и, спрятав лицо в дрожавшие руки, прошептала с болью в голосе:
– Умоляю тебя, Готье, не оставляй меня! Без тебя я же пропаду… пропаду!
Горькие слезы покатились из-под ее пальцев. Она почувствовала себя одинокой, покинутой всеми. Да еще этот монах, этот ходячий кошмар, призраком бродивший по замку! И надрывавшая душу ностальгия, страшная тоска по родному краю, по сыну, яростная ревность, которая грызла Катрин и переворачивала все нутро каждый раз, как она вспоминала своего супруга. Теперь и Готье от нее отворачивался, он все забыл. Это было уже сверх всяких сил. Она услышала, как Готье бормотал:
– Не плачьте, мадам, раз вы так расстраиваетесь, я поеду с вами…
Она подняла заплаканное лицо:
– Это похоже на жалость! Но ты же когда-то любил меня! Ты же жил только для меня, только мной… Если память тебе изменила, хоть сердце твое, по крайней мере, должно было меня узнать!
Он наклонился к ней, заглядывая в нежное лицо:
– Я так хотел бы вспомнить! – произнес он печально. – Вас полюбить нетрудно. Вы так прекрасны!
Робкой рукой он взял молодую женщину за подбородок, поднял его, чтобы лучше рассмотреть бархатные зрачки, которые от слез сияли еще ярче. Смятенное лицо нормандца оказалось теперь совсем близко от лица Катрин, и она более не смогла с собою совладать, совладать со своим желанием. Будто в ней звучал голос Хамзы, нашептывая ей: «Попробуйте разбудить в нем любовь…» Тогда она попросила Готье:
– Поцелуй меня!
И увидела, как он замялся. Тогда, потянувшись к нему, она сама нашла губы Готье, прильнула к ним и обняла обеими руками массивную шею. Сжатые губы не сразу ответили на ее ласку, словно нерешительно выжидали у самого края удовольствия. И потом Катрин почувствовала, что губы Готье ожили, внезапно став пылкими, а руки нормандца сжали ее. Сплетясь, они упали на кровать.
От его губ, которые теперь сильно и жадно завладели ее собственными, Катрин почувствовала вспыхнувшее в ней желание. Она всегда чувствовала к Готье глубокую нежность, и когда Катрин целовала его, она думала только о том, как создать тот самый шок, способный возвратить ему память. Но теперь пробудилось ее собственное желание, которое вторило желанию Готье. Яркой искрой ее пронзила мысль о супруге, но она с гневом отбросила ее. Из чувства мести близкое удовольствие удесятерило в ней желание. Она заметила, что руки Готье не справляются с тесемками сложной шнуровки на платье. Катрин мягко оттолкнула его:
– Подожди! Не спеши!..
Гибким движением она выпрямилась, встала. Слабый свет свечи показался ей недостаточным. Она не пожелала отдаться ему тайно, исподтишка, в темноте. Ей захотелось, чтобы было много света, чтобы как следует осветились ее лицо, ее тело, когда Готье овладеет им… Схватив свечу, она зажгла оба канделябра, стоявшие на ларце у стены. Сидя в ногах кровати, он смотрел на нее, не понимая, что она делает.
– Зачем все это? Иди ко мне… – умолял он, протягивая к ней нетерпеливые руки.
Но она удержала его взглядом.
Заметив нож, лежавший на столе, Катрин одним ударом разрезала тесемки и поспешно освободилась от одежды. Жаждущий взгляд следил за каждым ее движением, скользя по телу. Когда с нее пала последняя одежда, она потянулась в золотистом свете свечей, потом, скользнув в кровать, легла и наконец протянула руки:
– Теперь иди ко мне!
* * *
– Катрин!..
Он крикнул ее имя, как призыв, в самый острый момент наслаждения и теперь, задыхаясь, в смятении смотрел на нежное лицо, которое держал в своих руках.
– Катрин! – повторял он. – Мадам Катрин! Неужели я все еще вижу сон?
Волна радости захлестнула молодую женщину. Хамза был прав. Любовь Готье проснулась вновь и сотворила чудо… Он вновь стал самим собой… И она чувствовала себя необыкновенно счастливой. И когда Готье попытался отстраниться, она удержала его в объятиях и прижала к себе.
– Останься!.. Да, это я… Ты не во сне, но не оставляй меня!.. Я тебе все объясню позже! Будь со мной! Люби меня… Этой ночью я принадлежу тебе.
Ее губы были так сладостны, так нежно и желанно было тело, которое Готье сжимал в своих объятиях! Обладать наконец этой обожаемой женщиной было слишком давней мечтой, и эту мечту он слишком долго сдерживал, казалась она недостижимой! Ему все чудилось, что он пробуждался от грез, но горячая кожа, одурманивающий аромат тела были поразительной действительностью. И он отдавался Катрин со страстью, опьянялся ею, как терпким вином, утолял свою жажду. А Катрин, счастливая, удовлетворенная, с живой радостью отдалась этому урагану любви.
Между тем к середине ночи ей показалось, что происходит что-то странное. Она вроде бы услышала, что дверь в комнату отворилась. Она выпрямилась, на миг прислушалась, подав знак Готье молчать. Догоравшие свечи все же в достаточной мере освещали комнату: увидела, что дверь закрыта. Не слышно было никакого шума… Катрин подумала, что просто у нее разыгралось воображение, и, забыв, вернулась к утехам любви, к своему любовнику.
Рассвет уже был совсем близок, когда Готье наконец заснул. Он погрузился в тяжелый и глубокий сон, наполняя башню звучным храпом, который вызвал у Катрин улыбку. Вот это были настоящие фанфары ее победы! Она чувствовала к нему глубокую нежность. Любовь, которую он ей дал, была – она это знала! – редкостного качества: Готье любил ее, только ее саму, ничего не требуя себе, и эта любовь согревала заледеневшее сердце Катрин.
