Не дождавшись приглашения, Ефим сам придвинул стул, сел,
поставил портфель на колени и, почти овладев собой, умильно посмотрел на Андрея
Андреевича:
- Значит, вы теперь у нас будете директором?
- Не буду, а есть,- поправил Андрей Андреевич, и это были
первые слова, которые от него услышал Ефим.
- Ну да, да, да,- закивал Ефим торопливо.- Конечно, не
будете, а есть, это я неправильно выразился. Вы к нам, вероятно, из торговой
сети пришли?
Андрей Андреевич посмотрел на Ефима внимательно, помолчал,
разглядывая, а потом сказал просто:
- Нет, я из органов.
На этот ответ внутренние органы Ефима отреагировали
рефлекторным похолоданием и некоторым опусканием в низ живота. Нет, он не
испугался (бояться не было причины), но неестественно дернулся и сначала
опустил, а затем поднял голову. Он устремил свой взгляд на директора, давая ему
понять, что ему нечего, совершенно нечего скрывать от органов, он перед ними
как стеклышко чист. Но, встретившись с тяжелым взглядом директора, смутился,
потупился, взгляда не выдержал. И тем самым выдал себя с головой. Кто
совершенно чист, тому незачем прятать глаза.
- Из органов! - повторил он, пытаясь взбодрить самого себя.-
Очень приятно! - Всей своей фигурой и лицом он изображал почтение к прежней
деятельности директора, но глаза его предательски бегали.- Значит, вас прислали
сюда на укрепление?
- Да,- разжал губы Андрей Андреевич,- на укрепление. А вам
что угодно?
Смущаясь, робея, уже и не пытаясь поднять глаза, Ефим
торопливо стал объяснять, что он слышал, что в Литфонде можно сшить шапку,
причем нужна хорошая шапка, потому что он часто бывает в экспедициях весьма
важного государственного и научного назначения, где он изучает жизнь наших
мужественных современников.
Андрей Андреевич выслушал Ефима и спросил, член ли он Союза
писателей. Ефим объяснил, что уже восемнадцать лет член, что билет ему в свое
время вручил лично Константин Федин, что он, Рахлин, ветеран войны, имеет
правительственные награды, написал одиннадцать книг и активно участвует в
комиссии по приключенческой литературе. И выложил на стол заявление. Директор
проскользил глазами по тексту, открыл ящик стола и долго в него смотрел, шевеля
губами. Затем ящик с грохотом был задвинут, а на заявлении Ефима красным
карандашом изображена наискосок длинная резолюция. Ефим схватил заявление,
вскочил на ноги, похлопал по карманам, достал очки, нацепил их и прочитал:
"Принять заказ на головной убор из меха "Кот домашний средней
пушистости".
- Кот домашний,- повторил Ефим неуверенно.- Это что такое
"кот домашний?"
- Вы что, никогда кошек не видели? - наконец директор,
кажется, удивился.
- Нет, почему же,- возразил Ефим.- Кошек я, в общем, видел,
у моего соседа кошка недавно пропала. Но, чтобы из кошек шили шапки, этого я,
признаться, не знал. А, извините за некомпетентность, кошка считается лучше
кролика или хуже?
- Я думаю, хуже,- предположил директор лениво.- Кроликов
разводить надо, а кошки сами растут.
Он замолчал и устремил взгляд в пространство, ожидая, когда
посетитель выйдет.
Посетитель, однако, не уходил. Он стоял потрясенный. Он
пришел бороться за шапку лучше кролика, а ему предлагают хуже кролика. Теперь
ему надо бороться даже за кролика, хотя даже кролик его никак устроить не
может.
- Но позвольте...- начал Ефим, сильно волнуясь.- Я,
собственно, не совсем понимаю. Если кошка хуже, чем кролик, то почему же мне из
кошки? Я все-таки ветеран. Имею боевые награды. Восемнадцать лет в Союзе
писателей. Написал одиннадцать книг.
- Очень хорошо, что написали, - сказал директор и замолчал.
- Но вот вчера у нас был Константин Баранов. Он тоже член
Союза писателей, но написал только одну книгу, а я одиннадцать. Но вы даже ему
подписали из кролика. Почему же Баранову из кролика, а мне из кота?
- Я не знаю, кто такой Баранов и что я ему подписал. У меня
есть три списка писателей, а вас ни в одном из них нет. А для идущих вне списка
у меня остались только кошки. Ничего больше предложить не могу.
Ефим пытался бороться. Пытался убедить директора, что в
списках его фамилия отсутствует по недоразумению, продолжал напирать на стаж,
на количество изданных книг, на свое боевое прошлое, но Андрей Андреевич сложил
руки на груди и просто ждал, когда посетитель выговорится и уйдет.
Видя его непрошибаемость, Ефим сделал еще более жалкое лицо,
отказался взять заявление и, бормоча ничего не значащие слова, что будет
жаловаться, пошел было к дверям, но, взявшись за ручку, кое-что вспомнил и
сообразил, что допустил большую оплошность, которую надо немедля исправить.
Он повернулся и пошел назад, к директорскому столу, на ходу
меняя выражение с жалкого на доброе и даже великодушное, но печать жалкости все
же никуда не сошла и держалась на лице Ефима, когда он вынимал из портфеля и
клал на стол перед директором экземпляр "Лавины" в ледериновом
переплете.
- Совсем забыл,- сказал он, улыбаясь и кивая головой, словно
кланяясь.- Это вам.
- Что это? - Андрей Андреевич, слегка отстранившись, смотрел
на книгу отчужденно и с недоумением, как будто на никогда не виданный прежде
предмет.
- Это вам,- еще активней заулыбался Ефим, пододвигая книгу к
директору.- Это моя книга.
- Это не надо,- сказал директор и осторожно отодвинул книгу
двумя руками, как предмет тяжелый, а может быть, даже и взрывоопасный.- У меня
есть свои книги.
- Нет, вы меня не так поняли,- стал объяснять Ефим словно
ребенку.Дело в том, что это не какая-то книга, это моя книга, это я ее написал.
- Я понимаю, но не надо, - сказал директор.
- Но как же, как же,- разволновался Ефим.- Это знак
искреннего уважения и расположения. Тем более я вам все равно подписал, так что
этот экземпляр в любом случае уже как бы испорчен.
- Мне,- продолжал упираться директор,- не нужны чужие вещи,
ни хорошие, ни испорченные.
- Но это же вовсе даже не вещь! - закричал уже почти что
истерически Рахлин.- Это книга, это духовная ценность. И тем более если с
автографом автора. От этого никто не отказывается. Я даже министру одному
подарил...
- Меня не интересует, что вы кому дарили,- повысил голос
директор. Он встал и, перегнувшись через стол, сунул книгу в раскрытый портфель
Ефима.Заберите это и не мешайте работать.
Униженный, оскорбленный, оплеванный Ефим вышел из кабинета.
- Ну как дела? - спросила его Серафима Борисовна.
- Очень хорошо,- жалко улыбаясь, ответил Ефим и вышел на
улицу.
Похолодало. Сыпал редкий сухой снег, Ефим шел походкой
старого больного человека, перегибаясь под тяжестью портфеля, набитого его
собственными никому не нужными книгами о хороших людях.
