Я ему посоветовал, прежде чем совершать те или иные
поступки, подумать о возможных последствиях.
- Спасибо,- поблагодарил он меня иронически и, отвернул
рукав дубленки, посмотрел на часы.- Извини, мне пора.
Он холодно протянул мне руку в перчатке и, еще глубже втянул
голову в воротник, "быстро пошел в сторону Пушкинской площади.
Я вернулся домой в расстроенных чувствах и позвонил
Баранову.
- Ваш друг,- сказал я,- по-моему, совсем с панталыку сбился.
- Ну да,- согласился Баранов,- у него депрессия. Я же вам
говорил.
Я возразил, что у Ефима не депрессия, а, наоборот, эйфория,
которая кончится плохо.
- А в чем дело?
Оказывается, он еще ничего не знал.
Понятно, нашего с Ефимом разговора на Тверском бульваре я по
телефону передать не мог, но рассказал об укушенном пальце.
По-моему, Баранов был потрясен:
- Ефим укусил Каретникова? Ни за что не поверю.
Не поверив, он позвонил Ефиму, а потом перезвонил мне.
- Я с вами согласен, дело дрянь, но я Фимку поздравил.
- С чем же?
- Укус Каретникова - это самое талантливое, что он сделал в
литературе.
Не успел я положить трубку, раздался новый звонок. На этот
раз звонил Ефим.
- События развиваются! - прокричал он торжествующе.
Я поинтересовался, как именно они развиваются.
Оказывается, до Ефима уже дошел слух, что Каретников сразу
после укуса звонил некоему члену Политбюро, с которым был дружен еще с войны, и
тот, выслушав, сказал будто бы так: "Не беспокойся, Василий Степанович, мы
этого дела так не оставим. Мы не позволим инородцам избивать наши национальные
кадры".
- Ты представляешь! - кричал Ефим.- "Мы не позволим
инородцам". То есть евреям. Значит, если русский укусит Каретникова, это
еще ничего, а еврею кусаться нельзя.
Я осторожно заметил Ефиму, что это, может быть, только
слухи, член Политбюро вряд ли мог бы себе позволить такое высказывание и вообще
по телефону об этом трепаться не стоит.
- А мне все равно,- дерзко сказал Ефим.- Я говорю, что думаю,
мне скрывать нечего.
Тут уже я разозлился. Всегда он был осторожный, всегда
говорил такими намеками, что и понять нельзя. А теперь ему, видите ли, скрывать
нечего, а то, что, может быть, другим есть чего скрывать, это его уже не
заботит.
Слух о зловещем высказывании члена Политбюро быстро
рассыпался по Москве, и отношение к Ефиму людей на глазах менялось. Некоторые
его знакомые перестали с ним здороваться и шарахались как от чумы, зато другие,
затискивая его куда-нибудь в угол, поздравляли и хвалили за смелость. Сам Ефим
тоже переменился. Я слышал, что в те дни, общаясь с разными людьми, он много
говорил о ценности человеческого достоинства и замечал (иногда ни с того ни с
сего), что гражданское мужество встречается гораздо реже, чем физическое, и даже
приводил примеры из жизни мужественных людей, которые в экстремальных условиях
могут проявлять чудеса героизма, а в обычной жизни ведут себя весьма послушно и
робко.
Тем временем начал действовать до деталей отработанный, но
загадочный механизм отторжения. Сначала в издательстве "Молодая
гвардия" Ефиму сказали, что его книга в этом году не выйдет, потому что не
хватает бумаги. Со студии "Ленфильм", куда его вызывали для
обсуждения сценария, позвонили сообщить, что обсуждение временно отменяется. На
радио, где должны были передавать отрывки из "Лавины", передача не
состоялась, ее заменили беседой о вреде алкоголизма. А когда даже из
"Геологии и минералогии" ему вернули написанную по заказу статью,
Ефим понял, что дело серьезно. Однако держался по-прежнему воинственно. Больше
того, он сам решил первый перейти в контратаку и однажды вечером взялся за
письмо в ЦК КПСС о процветающих в Союзе писателей явлениях коррупции, кумовства
и чинопочитания, которые отражаются на тиражах книг, на отзывах прессы, на
распределении дач, заграничных командировок, путевок в дома творчества и даже
на качестве шапок. Письмо как-то не складывалось, получалось длинно, натужно и
скучно. Тогда он решил написать фельетон с расчетом послать его в
"Правду". Заложил лист бумаги, написал название фельетона - "По
Сеньке и шапка".
Начал он как-то по-гоголевски: "Знаете ли вы, что
значит по Сеньке шапка? Нет, вы не знаете, что значит по Сеньке шапка. Вы
думаете, что Сеньке дают шапку в соответствии с размером его головы? Нет,
дорогой читатель, Сеньке дают шапку в соответствии с чином. Для того чтобы
получить хорошую шапку, Сенька должен быть секретарем Союза писателей или, по
крайней мере, членом правления. Сенькины шансы возрастают, если он крутится
возле начальства и состоит в партии, Сенькины шансы уменьшаются, если он
беспартийный и к тому же еврей..."
Само собой поставилось многоточие, и возникла мысль, что
насчет еврейства лучше как-то потоньше, лучше, допустим: "...если он
беспартийный и имеет изъян в определенном пункте анкеты..."
Тут зазвонил телефон, и по звонку было ясно - Баранов.
- Привет, старик,- сказал Баранов.- В воздухе неспокойно.
- Что? - не понял Ефим.
- Наблюдается некоторое волнение.
Ефим бросил трубку, включил радио, стал крутить ручку
настройки в поисках "Немецкой волны". Нашел, но "Волна",
заканчивая передачу, повторила краткое изложение новостей, в которых ничего
интересного для Ефима не было. По Би-би-си шел концерт джазовой музыки, а на
частоте "Голоса Америки" стоял сплошной вой глушилок. Ефим схватил
приемник и стал бегать с ним по комнате, вертя его так и сяк, то прикладывая
его к батарее отопления, то переворачивая вниз антенной. Он дважды стукнул
приемником о колено, иногда помогало и такое. Сейчас не помогло. Но и время
было не совсем удачное без четверти девять. Ефим выключил приемник, но в девять
часов включил его снова. На этот раз "Голос" звучал почти совсем
чисто. Ефим выслушал сообщение о новых американских предложениях по сокращению
ракет средней дальности, о напряженности в Персидском заливе, о возросшей
активности афганских повстанцев, о необычайных ливнях на Филиппинах, и вдруг:
- Западные корреспонденты передают из Москвы, что, по
сведениям из достоверных источников, ведущий советский писатель Ефим Рахлин
совершил покушение на управляющего Союзом писателей Василия Карелкина. Причина
покушения неизвестна, но наблюдатели полагают, что в нем, возможно, отразилось
недовольство советских писателей отсутствием в Советском Союзе творческих
свобод.
- Кукуша! - крикнул Ефим.- Кукуша! - завопил уже вовсе нетерпеливо.
- Что случилось? - вбежала перепуганная насмерть Кукуша.
