- А сцена в кабинете начальника главка? - посмотрел на меня
Ефим, поощряя к нарастающему восторгу.
О боже! Какого еще главка? Я был уверен, что там все
действие происходит только на лоне недружелюбной природы.
- Да-да-да,- сказал я,- в главке это вообще, это да. И
название очень удачное,- добавил я, чтобы подальше уйти от деталей.
- Да,- загорелся Ефим.- Название мне удалось. Понимаешь, речь
же идет не просто о переломе конечности. Это было бы слишком плоско и
примитивно. Одновременно происходит перелом в отношении к человеку, перелом в
душе, перелом в сознании... Там, ты помнишь, они понесли его к больнице и видят
за замерзшим окном расплывшийся силуэт...
Разумеется, и этого я не помнил, но о силуэте отозвался
самым одобрительным образом, и, чтоб избежать дальнейших подробностей, вскочил
и, пряча глаза, поздравил Ефима с удачей.
Моя жена вылетела на кухню, и я слышал, как она там давилась
от смеха, а он, пользуясь ее отсутствием, кинулся ко мне с рукопожатием.
- Я рад, что тебе понравилось,- сказал он взволнованно.
Покинув меня, он, как и следовало ожидать, тут же раз-нес по
всей Москве весть о моем восторженном отзыве, сообщил о нем кроме прочих
Баранову, который немедленно позвонил мне и, шепелявя больше обычного, стал
допытываться, действительно ли мне понравился этот роман.
- А в чем дело? - спросил я настороженно.
- А в том дело,- сердито сказал Баранов,- что своими
беспринципными похвалами вы только укрепляете Ефима в ложном мнении, будто он в
самом деле писатель.
Этот Баранов, будучи ближайшим другом Рахлина, никогда его
не щадил, считал своим долгом говорить ему самую горькую правду, иногда даже
настолько горькую, что я удивлялся, как Ефим ее терпит.
Ефим жил на шестом этаже писательского дома у метро
"Аэропорт" исключительно удобное место. Внизу поликлиника, напротив
(одна минута ходьбы) - производственный комбинат Литературного фонда, налево
(две минуты) - метро, направо (три минуты) - продовольственный магазин
"Комсомолец". А еще чуть дальше, в пределах, как американцы говорят,
прогулочной дистанции,- кинотеатр "Баку", Ленинградский рынок и 12-е
отделение милиции.
Квартира была просторная, а стала еще просторнее после того,
как семья Ефима сократилась ровно на четверть. Это случилось после того, как
дочь Наташа уехала на историческую родину, а точнее сказать, в Тель-Авив.
Уехала, между прочим, с большим скандалом.
Чтобы понять причину скандала, надо знать, что жена у Ефима
была русская - Кукушкина Зина, родом из Таганрога. Кукуша (так ее ласково звал
Ефим) была полная, дебелая, похотливая и глупая дама с большими амбициями. Она
курила длинные иностранные сигареты, которые доставала по блату, гуляла, как
говорится, "налево", пила водку, пела похабные частушки и вообще
материлась как сапожник. Она работала на телевидении старшим редактором отдела
патриотического воспитания и выпускала программу "Никто не забыт, ничто не
забыто". Кроме того, была секретарем партбюро, депутатом райсовета и
членом общества "Знание", а под лифчиком носила крест, верила в
мумиё, телепатию, экстрасенсов и наложение рук, словом, была вполне современной
представительницей нашей интеллектуальной элиты. Она сохранила девичью фамилию,
чтобы не портить себе карьеры, и по той же причине сделала Кукушкиными и
записала русскими своих детей. Ее стратегия долго себя оправдывала. Она сама
делала карьеру и литературным успехам мужа способствовала чем могла.
Ей уже было сильно за сорок, а у нее все еще были любовники,
чаще военные, а из них самый важный - дважды Герой Советского Союза генерал
армии Побратимов. Они познакомились в ту давнюю пору, когда, еще будучи
заместителем министра обороны, он увидел Кукушу по телевизору. Она так
привлекла генерала, что он взялся курировать передачу "Никто не забыт,
ничто не забыто". Мне рассказывали, что во времена, когда Ефим отправлялся
с мужественными людьми в дальние командировки или, по выражению Баранова,
искать приключений на свою ж..., Побратимов присылал, бывало, за Кукушей
длинную черную машину с адъютантом, маленького роста брюхатым полковником по
имени Иван Федосеевич. Случалось это обычно днем, в самое что ни на есть
рабочее время. Иван Федосеевич в форме с полным набором орденских планок
являлся в редакцию, по-штатски здоровался со всеми Кукушиными сослуживцами,
широко улыбался всеми своими золотыми коронками и важно сообщал:
- Зинаида Ивановна, вас ждут в Генеральном штабе с
материалом.
Кукуша складывала в папку какие-то бумаги и удалялась, а кто
и что судачил там за спиной, ее не очень-то волновало.
А когда генерал сам навещал Кукушу, то сначала перед домом
появлялся милиционер-регулировщик, потом на двух "Волгах" прибывали и
рассредоточивались вокруг дома какие-то люди, похожие на слесарей. В таких
случаях, несмотря даже на капризы погоды, на лавке перед подъездом устраивалась
парочка влюбленных. Они или пили из одной бутылки вино, или обнимались, причем
он (так изображал мне дело Баранов) оттягивал ее кофточку и бормотал что-то в
пазуху, где, вероятно, прятался микрофон. Затем появлялось такси, которое,
высадив гражданина в темных очках и надвинутой на очки серой шляпе, немедленно
укатывало. Наблюдательные соседи заметили, что шофером такси был все тот же
переодетый Иван Федосеевич, ну а кем был пассажир, об этом стоит ли говорить?
Из всех Кукушиных любовников генерал Побратимов был самым
щедрым и благодарным. Хотя в последнее время он мало чем мог быть полезным. Не
угодив высшему начальству, он был смещен за "бонапартизм" и с
прилепленными в утешение маршальскими звездами услан командовать отдаленным
военным округом. Но и уезжая, он своих друзей не забывал: Тишке Кукушкину помог
освободиться от армии, а Ивана Федосеевича устроил военным комиссаром Москвы и
способствовал присвоению ему генеральского звания.
Кукушкина Наташа в свое время работала переводчицей в
Интуристе и тоже готовилась в аспирантуру, пока не встретила молодого научного
сотрудника НИИ мясо-молочной промышленности Семена Циммермана, которому родила
сына, названного по настоянию отца Ариэлем в честь (подумать только!) министра
обороны Израиля. Кукуша боролась против этого имени, как могла, обещала, что
никогда внука с таким именем не признает, потом все-таки признала, но называла
его Артемом. Коварный Циммерман, однако, подготовил Кукуше еще более страшный
удар Явившись однажды домой, Наташа сообщила, что она и Сеня (Циммерман) решили
переселиться на историческую родину и ей нужна справка от родителей об
отсутствии у них материальных претензий. Это известие повергло Кукушу в ужас.
Она умоляла Наташу опомниться, бросить этого проклятого Циммермана, подумать о
своем ребенке. Она попрекала ее своими материнскими заботами, скормленными ей в
детстве манной кашей и рыбьим жиром, напоминала о Советской власти, давшей
Наташе образование, о комсомоле, воспитавшем ее, пугала капитализмом, арабами и
пустынным ветром хамсином, плакала, пила валерьянку, становилась перед дочерью
на колени и грозила ей самыми страшными проклятиями. Справку она, конечно, не
дала и запретила это делать Ефиму. Больше того, она написала в Интурист, в НИИ
мясо-молочной промышленности, в ОВИР и в собственную парторганизацию заявления
с просьбой спасти ее дочь, по незрелости попавшую в сионистские сети. Но
сионисты проникли, видимо, и в ОВИР, потому что в конце концов Наташе разрешили
уехать без справки.
