- Что? - удивилась Кукуша.- Лысик, ты случаем не чокнулся?
- Возможно.- Ефим так же быстро пришел в себя, как и
вспылил: Извини, это меня Баранов довел.
- Я так и думала. И что ж он тебе такого сказал?
- Да ничего, ничего, даже рассказывать неохота. Говорит, в
Литфонде писателям будут шить шапки.
Кукуша заинтересовалась, и Ефим, уже успокоившись и
улыбаясь, повторил то, что услышал от Баранова,- о распределении шапок по
чинам: выдающимся пыжиковые, известным - ондатровые, видным - из сурка...
- А мне,- сказал он,- из кролика.
- Почему это тебе из кролика? - строго спросила Кукуша.
Он опять, повторяя Баранова, сказал почему.
- Это глупости,- сказала Кукуша.- Баранову можно вообще
ничего не давать, потому что он бездельник и алкаш. А ты - писатель работающий.
Ты в командировки ездишь, тебе приходится встречаться с важными людьми, ты не
можешь ходить в шапке из кролика.
- Да что ты разволновалась! Я и не хожу в кролике, ты
знаешь, у меня есть хорошая шапка. Волчья.
Кукуша замолчала. Она всегда так делала, когда выражала
недовольство.
- Ну, Кукушенька, ты чего? - залебезил Ефим.- Ну, если
хочешь, я схожу, запишусь. Но они же мне не дадут. Ты же знаешь, я не секретарь
Союза писателей, не член партии и с пятым пунктом у меня не все в порядке.
- Ну, если ты сам так ощущаешь, что ты неполноценный, то и
ходить нечего. Ты хуже всех, и тебе ничего не нужно. У тебя есть своя шапка.
Какое им дело, что у тебя есть! У тебя, между прочим, еще семья есть и взрослый
сын. У него шапка вытерлась, он ее уже два года носит. Да что с тобой говорить!
Ты же у нас вежливый, ты добрый, тебе ничего не нужно, ты всем улыбаешься, всем
кланяешься, у тебя все хорошие, и ты тоже хороший, и ты хуже всех.
Послышались частые гудки - Кукуша прервала разговор.
- Сумасшедшая баба,- кладя трубку, сам себе улыбнулся Ефим.-
Надо же, хороший и хуже всех. Женская логика.
Несмотря на то что Кукуша на него накричала, ему было
приятно все, что было ей о нем сказано. Приятно сознавать, что ты такой добрый,
хороший, бескорыстный и скромный. Но при этом он стал думать, что, может быть,
она права. Он хороший, но не слишком ли? Он ведет себя скромно, а почему? Он
опять вспомнил свой писательский стаж, количество написанных книг и отзыв
пенсионерки Кругловой.
Он вынул из машинки лист с незаконченным описанием капитана
Коломийцева и со вздохом (видать, сегодня он уже свою норму не выполнит) быстро
сочинил заявление, в котором, прежде чем изложить суть, перечислил восемнадцать
лет, одиннадцать книг, правительственные награды, к чему прибавил, что часто
приходится ездить в дальние командировки, включая районы Крайнего Севера (то
есть шапка должна быть теплая), а также встречаться с людьми мужественных
профессий и местными руководителями (то есть шапка должна быть достойной
столичного писателя). На всякий случай, упомянул он о своей неутомимой общественной
деятельности - член совета по приключенческой литературе.
Заявление получилось на целую страницу и заканчивалось
просьбой "принять заказ на пошив головного убора из...", тут он
задумался, название меха для выдающихся и известных писателей назвать не
посмел, сурком ограничивать возможности начальства не захотел и потому написал
неопределенно: "...из хорошего меха".
Перед тем как Ефим отправился в комбинат Литфонда, его
посетил сказочник Соломон Евсеевич Фишкин, живший двумя этажами ниже. Он
поднялся в пижаме и шлепанцах попросить сигарету, поделиться сюжетом сказки и
новыми сведениями о страданиях Васьки Трешкина, поэта и защитника русской
природы от химии и евреев. Васька был человек высокий, худой, дерганый и очень
мрачного вида. Мрак проистекал оттого, что Васька себя считал (да так оно и
было) со всех сторон стесненным представителями неприятной ему национальности.
Над ним жил Рахлин, под ним Фишкин, слева литературовед Аксельрод, справа
профессор Блок. Напрягая усталый мозг, Васька много раз считал, думал и не мог
понять, как же это плучается, что евреев в Советском Союзе (так говорил ему его
друг Черпаков) по отношению ко всему населению не то шесть, не то семь десятых
процента, а здесь, в писательском доме, он, русский, один обложен сразу четырьмя
евреями, если считать только тех, кто вплотную к нему расположен. Получалось,
что в этом кооперативном доме и, очевидно, во всем Союзе писателей евреев никак
не меньше, чем восемьдесят процентов. Эта статистика волновала Трешкина и
повергала его в уныние. Считая себя обязанным уберечь Россию от всеобщей, как
он выражался устно, евреизации, а письменно - сионизации, Васька бил в набат,
писал письма в ЦК КПСС, в Президиум Верховного Совета СССР, в Союз писателей, в
Академию наук и в газеты. Время от времени он получал уклончивые ответы, иногда
его куда-то вызывали, беседовали, выражали сочувствие, но при этом обращали
внимание на принятые в нашей стране принципы братского интернационализма и
терпимого отношения даже к зловредным нациям. Терпимость, однако, по мнению
Васьки, давно уже перешла все границы. Евреи (они же сионисты) с помощью
сочувствующих им жидо-масонов давно уже (так говорил Черпаков) захватили
ключевые позиции во всем мире и в нашей стране, выбирают евреев президентами и
премьер-министрами, а руководителям иного национального происхождения
подсовывают в жены евреек. Ежедневно и ежечасно они оплетают весь мир паутиной
всеобщего заговора. Признаки этого заговора Васька находил повсюду. Вечерами,
глядя в небо, он видел, как звезды перемещаются в пространстве, складываются в
сионистские кабалистические фигуры и перемигиваются друг с другом. Он видел
тайные сионистские символы в конструкциях зданий, расположении улиц и природных
явлениях. Листая газеты или журналы, он находил в них как бы случайно поставленные
шестиконечные звездочки, а глядя "на просвет", различал тайные
водяные знаки или словесное вредительство. С одной, например, стороны
напечатано "Праздник русской песни", а с другой - заголовок
международной статьи "Никогда не допустим" (вместе получается:
"Праздник русской песни никогда не допустим"). Сообщая об этом по
инстанциям, Васька понимал, на какой опасный путь он вступил, и чувствовал, что
сионисты, пытаясь от него избавиться, травят его не имеющими запаха газами и
невидимыми лучами, отчего жена его заболела раком, а сам он страдает от
головных болей и преждевременной импотенции. Пытаясь уберечься, он всегда
принюхивался к пище, воду кипятил, а в кальсоны вкладывал свинцовую фольгу,
чтобы защитить свой половой механизм от радиации Недавно он сообщил в ЦК КПСС,
в КГБ и в Союз писателей о загадочном исчезновении своей кошки, которая была
или украдена, или отравлена сионистами. Ответа он не получил.
Дверь в квартиру Рахлиных была открыта, и, войдя в нее,
Фишкин застал Ефима перед зеркалом в дубленке и держащим над головой в правой
руке джинсовую кепку, а в левой - волчью шапку.
- Ефим,- удивился сосед,- что с вами? Может быть, вам
кажется, что у вас две головы?
