Хозяин тоже поднялся. В руке у него белел вынутый из кармана одноразовый шприц.
– Не дури, – сказал он. – Ничего страшного, просто укол. Ну, как комарик укусил, совсем не больно…
Увидев прыгающее в его глазах дьявольское веселье, пленник испугался по-настоящему. Этот человек явно получал от происходящего огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие; это был сумасшедший, и притом очень опасный.
– Не подходи! – что было сил завопил пленник. – Не подходи, тварь полоумная, загрызу!
Хозяин, впрочем, и не думал к нему подходить. Вместо этого вперед двинулись охранники – синхронно, не дожидаясь команды. Действуя с деловитой сноровкой опытных санитаров из отделения для буйных, они схватили пленника с двух сторон и зафиксировали в железном захвате. Сопротивляться им – все равно что пытаться бороться с парочкой бульдозеров; по сути дела, со всей этой процедурой без труда справился бы и один Шрек, который, высвободив левую руку, всей пятерней вцепился пленнику в волосы и отогнул его голову назад. Пленник только начал подумывать о том, чтобы пустить в ход ноги, как его лишили даже этой возможности: Шрек наступил ему на правую ногу, а его напарник – на левую. Теперь пленник мог только кричать, взывая к равнодушному бетонному потолку. Тогда он, сам не зная, зачем, собственно, это делает, заставил себя замолчать и до хруста в ушах стиснул зубы.
– Вот это правильно, – послышался голос хозяина. – Достоинство надо блюсти. Хотя дела это, увы, не меняет.
Пленник увидел у самого своего лица блеск тонкой стальной иглы с дрожащей на кончике прозрачной каплей.
– Ничего личного, – услышал он, а в следующее мгновение ощутил короткий укол в шею.
Раствор вошел почти безболезненно и подействовал мгновенно. Произнесенное примерно до половины грязное ругательство оборвалось, замерев на непослушных губах, голова пленника бессильно упала на грудь, и охранники, не дожидаясь команды, поволокли тяжело обмякшее тело к выходу мимо брезгливо посторонившегося хозяина.
* * *
Квартира у Максима Соколовского была просторная и уютная, спланированная по старинке, без модных нововведений, заключающихся по преимуществу в том, чтобы снести все внутренние перегородки, объединить кухню с гостиной и сортир с ванной, а после понаставить везде дорогущих гнутых барьеров из древесно-стружечной плиты, пластика и хромированных металлических труб. Деньги на так называемый евроремонт у Соколовского имелись, а вот желание заниматься упомянутым безобразием отсутствовало начисто, так что доставшаяся ему по наследству от родителей четырехкомнатная профессорская квартира по сей день пребывала в первозданном состоянии, то есть имела прихожую, раздельный санузел и кухню, расположенную от гостиной на таком удалении, что бряканье кастрюль и кухонный чад не доносились до гостей, собиравшихся за круглым раздвижным столом под старинным, плюшевым с бахромой, абажуром. Нина в данный момент находилась не в гостиной, а в спальне, и отсюда ей было слышно, что телевизор на кухне включен и что передают новости. Слов было не разобрать, речь дикторов сливалась в невнятное бормотание, но короткие музыкальные заставки звучали очень знакомо, и, окончательно проснувшись, Нина сообразила, что, заваривая утренний кофе, Максим смотрит выпуск криминальных новостей по столичному каналу.
Покидать нагретое гнездышко под одеялом было жаль, но Нина знала, что вставать все равно придется. Она решительно сбросила ноги на покрытый пушистым ковром пол и села на кровати, нащупывая справа от себя халат. Лето уже кончилось, а отопление еще не включили, но в квартире было сравнительно тепло – погода стояла сырая и мягкая, истинно грибная. Сквозь полупрозрачную штору виднелся льнущий к стеклу густой утренний туман, из-за которого освещенная стоящей на прикроватной тумбочке неяркой лампой старомодно обставленная спальня казалась особенно уютной. Максима отличало почти противоестественное, особенно для состоятельного человека, равнодушие к вещам. Он хорошо одевался, потому что был приучен к этому с детства, да и профессия требовала, чтобы он прилично выглядел, появляясь на людях; он водил хорошую, дорогую иномарку, потому что это было скоростное, удобное и безотказное средство передвижения; кухня у него была оборудована по последнему слову техники, поскольку это облегчало жизнь, но оставшуюся от родителей обстановку квартиры он до сих пор сохранял нетронутой, меняя тот или иной предмет мебели лишь тогда, когда его было уже невозможно починить. Здесь до сих пор было полно громоздких книжных шкафов, ломившихся от многотомных собраний сочинений, старомодных абажуров с бахромой, тяжелых, очень уютных кресел с потертой обивкой и картин под стеклом, заключенных в потемневшие резные рамы.
Затянув на талии пояс халата, Нина подошла к большому трельяжу, который был, пожалуй, лет на десять старше ее. Причесываясь, она придирчиво рассматривала свое отражение, привычно удивляясь тому, что Максим в ней нашел. Рыжие, как шляпка подосиновика, непослушные волосы, круглое простоватое лицо с бледной, как у всех рыжих людей, кожей, усеянное веснушками, против которых бессильна любая косметика, серо-зеленые, не отличающиеся какой-то особенной выразительностью глаза, курносый нос, большой смешливый рот, далеко не идеальная фигура… Нина привыкла считать себя дурнушкой, и то обстоятельство, что к тридцати шести годам она ни разу не побывала замужем, служило подтверждением тому, что мужчины разделяют ее мнение. Поэтому, когда такой завидный во всех отношениях кавалер, как Максим Соколовский, не просто обратил на нее внимание, а начал планомерно и настойчиво за нею ухаживать, Нина была удивлена и даже немного напугана. Первое время она почти не сомневалась, что это какая-то не слишком умная шутка, какой-то сложный розыгрыш, и Максиму пришлось приручать ее, как пугливое дикое животное. Но он оказался терпелив, искренен и добр, так что теперь, в первой половине теплого, дождливого сентября, процесс приручения давно остался позади – они уже полгода жили вместе, и именно Максим, а вовсе не Нина, первым начал поговаривать о необходимости как-то оформить эти отношения. Она считала штамп в паспорте пустой формальностью, пережитком так называемой социалистической морали – по крайней мере на словах, – но Соколовский настаивал со свойственной ему обходительной твердостью, против которой женщина оказалась бессильна. Так что с некоторых пор Нина Волошина стала невестой.
Она фыркнула, представив фату на своих огненно-рыжих волосах. Невеста… Это же курам на смех!
На самом-то деле это было не смешно. Мысль о скорой свадьбе, как всегда, заставила сердце сладко замереть. Ну и что с того, что ей уже тридцать шесть? Люди женятся и в девяносто. Главное, сразу же родить ребенка, а то потом может стать действительно поздно. Она уже как-то свыклась с мыслью, что ребенка у нее не будет, а если будет, то растить его придется в одиночку, без отца. Но Максим думал иначе.
Отложив расческу, Нина поплотнее запахнула халат и вышла из комнаты. В прихожей уже пахло свежезаваренным кофе; этот бодрящий аромат смешивался с запахом табачного дыма: орудуя у плиты, Максим, как обычно, дымил натощак. Это была одна из его многочисленных холостяцких привычек, от которой он даже не думал отказываться, утверждая, что выкуренная натощак сигарета бодрит лучше любого кофе.
