Отсутствие перед подъездом традиционной скамейки было ему на руку; Баркан не смог бы сделать своему обидчику лучшего подарка, даже если бы действовал из осознанного желания избавить того от ответственности за его противоправные действия. Неугомонный подполковник в отставке Гаврилыч до сих пор искал строительные материалы под ядовито-желтым навесом около пивной палатки, а его супруга, зоркая и наблюдательная Анна Константиновна, сидела на скамейке около соседнего подъезда спиной к злоумышленнику. Позже, узнав от следователя, что никакого старика в кремовом плаще во дворе никто не видел, Баркан получил отличную возможность поразмыслить на старую как мир тему о преступлении и наказании, а также о падениях в ямы, которые сам же и выкопал для кого-то другого.
К каким выводам пришел в результате этих размышлений корреспондент «Горожанина» Игорь Баркан, неизвестно. Известно лишь, что после того случая построенная пенсионером Гаврилычем скамейка осталась невредимой стоять у подъезда и стоит там, наверное, до сих пор. Судьба данного непрезентабельного сооружения более не имела никакого отношения к описываемым событиям; вообще, во всей этой истории заслуживающим внимания является только тот факт, что в конечном итоге Игорь Баркан, корреспондент, на некоторое время оказался прикованным к больничной койке с переломом двух ребер и легким сотрясением мозга.
* * *
После скудного минздравовского обеда, отличным дополнением к которому послужила тайком пронесенная в больницу сердобольными коллегами чекушка коньяку, Баркан впал в сладкую дрему, а когда проснулся, обнаружил, что у него появился сосед.
На соседней койке, закрыв глаза, лежал какой-то мужчина лет тридцати пяти или сорока, темноволосый и сильно нуждавшийся в бритье. На нем была застиранная больничная пижама, из чего следовало, что это либо приезжий, либо вообще какой-нибудь бомж: все местные жители пользовались разрешением носить в больнице домашнюю одежду, а не эти бесформенные, линялые, отвратительные казенные обноски.
Баркан поморщился: только бомжа ему тут и не хватало! Впрочем, выглядел сосед, несмотря на заросшие щеки и подбородок, вполне прилично. Голова его была обмотана марлевой чалмой, сквозь которую на лбу проступило желтовато-бурое пятно смешанного с кровью йода. «Товарищ по несчастью, – сообразил Баркан. – Дали по лбу и обобрали, прямо как меня. Только меня обработали в двух шагах от дверей собственной квартиры, а этому бедняге не повезло больше: схлопотал по черепу в чужом городе, где не то что коньячку или колбаски – штанов нормальных принести некому…»
Осторожно, чтобы не разбудить соседа, которому и без него изрядно досталось, Игорь сел на кровати. Пружинная сетка предательски скрипнула, и сосед сразу открыл глаза – видимо, он вовсе не спал, а просто лежал, отдыхая и заново переживая свои злоключения.
– Привет, – сказал ему Баркан и, покряхтывая от боли в боку, протянул через узкий проход между кроватями готовую к рукопожатию ладонь. – Будем знакомы? Меня Игорем зовут, а вас?
Сосед неуверенно пожал протянутую руку. Он почему-то медлил с ответом, как будто простой вопрос Баркана поставил его в тупик.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Вернее, не помню.
– Вот это номер! Здорово же тебя по башке хватили! – воскликнул журналист, от удивления переходя на «ты».
– Да, – со смущенной улыбкой согласился сосед, – наверное. Только этого я тоже не помню. Доктор говорит, на лбу у меня просто ссадина, даже сотрясения мозга нет…
– Ничего, зато у меня есть, – похвастался Баркан. – И еще два ребра сломано.
– Ребра – это уже лишнее, – заметил сосед.
– А сотрясение мозга не лишнее? – спросил Игорь, не вполне уразумев, что тот имел в виду.
– Да, действительно, – смешался безымянный сосед. – Что-то я не то говорю, простите… Как же это вас угораздило?
Баркан подробно и красочно рассказал, как все было. Поскольку рассказывал он все это уже не в первый, не во второй и даже не в пятый раз, в его повествовании поневоле начали проскальзывать юмористические нотки. Игорь Баркан был молод, презирал нытиков и сам никогда не являлся таковым. Ну, накидали пачек, отобрали кошелек с жалкими копейками и старенький пленочный диктофон, который все равно просился на помойку… Зато какое удовольствие испытал, наверное, таинственный грабитель, включив воспроизведение и прослушав речь господина мэра! Особенно ту ее часть, в которой предводитель красногорских команчей отвечал на вопрос о борьбе с преступностью…
В этом месте рассмеялся даже печальный сосед Баркана, которому, естественно, было не до смеха: мало того что угодил под раздачу в чужом городе, так еще и память потерял! Подумав об этом, Игорь спохватился: он, корреспондент газеты, трещит, как сорока, выкладывая свою подноготную, вместо того чтобы постараться выудить побольше информации из человека, случай которого намного интереснее, чем его собственный!
Он немедленно исправил свою ошибку, но это ни к чему не привело: сосед, как оказалось, вообще ничего не помнил о себе. Речь у него была правильная, гораздо правильнее, чем у самого Баркана, манеры выдавали неплохое воспитание, а ладони, хоть и крепкие, сильные, но не мозолистые, говорили о том, что данный господин больше привык работать головой, чем руками. Его полная амнезия показалась Баркану загадочной, поскольку выглядела беспричинной. Ему доводилось слышать о подобных случаях, про это в последнее время часто писали в газетах и говорили по телевизору. Игорь почувствовал, что набрел на что-то действительно интересное; впрочем, вся эта история вполне могла оказаться пустышкой.
– Может, у меня все-таки сотрясение? – подлил масла в огонь его сомнений сосед. – По-моему, доктор темнит, чего-то недоговаривает…
– А это мы сейчас выясним, – заявил Баркан и, кряхтя, поднялся с кровати. – Я, чтоб ты знал, репортер, добывать информацию – мой хлеб!
– Ах, даже так? – уважительно протянул сосед. Странно, но, не помня ничего о себе самом, во всем прочем он разбирался недурно – по крайней мере, знал, что такое репортер и чем занимаются доктора. Да, странная, что и говорить, была у него амнезия!
Заведующий отделением хоть и с большой неохотой, но подтвердил все-таки, что амнезия у соседа Баркана действительно очень странная, а с полученной им царапиной на лбу она не имеет ничего общего.
– Разве что психическая травма, – нехотя предположил врач. – Испуг, огорчение – словом, стресс, оказавшийся таким сильным, что психика не выдержала.
Баркан аккуратно записал его слова в блокнотик, который тут же выудил из кармана спортивного костюма. Завотделением покосился на блокнотик, как свинья на ветчину, но промолчал. Он недолюбливал журналистов, хотя ни Баркан, ни другие красногорские акулы пера его не только не обижали, но и, напротив, не раз выступали в прессе с резкими высказываниями по поводу бедственного финансового положения российской медицины в целом и красногорской больницы в частности. Но доктору пришлось-таки поговорить с Барканом, который, не будь дурак, воззвал к его чувствам: дескать, человек ничего про себя не помнит, а ведь где-то его почти наверняка ждут, с ума сходят, обивают пороги больниц, моргов и милицейских отделений! А вдруг одной небольшой заметки в «Горожанине» будет достаточно, чтобы беднягу отыскали родные? Ведь не век же ему торчать в больнице на казенных харчах! А выпишется – ну, куда он пойдет без денег, без документов и даже, елки-палки, без имени? Бомжевать?
