– Я только так спортивную форму и здоровье поддерживаю. Движенье – жизнь, – добавил он и, очевидно посчитав, что Потапчук недостаточно полно представил его новому человеку, поспешил повысить свой рейтинг: – Я, знаете ли, так много пережил, так много повидал, что, если бы не спорт, давно бы протянул ноги. Ведь в общем-то фотография требует усидчивости. Или в кустах сидишь в ожидании нужного кадра, или в лаборатории. Теперь вот в архиве…
– А мне всегда казалось, что репортера ноги кормят, – заметил Слепой.
– О молодой человек! Ноги кормят только неопытных. Настоящий репортер просчитывает все возможные кадры заранее, а если он их не получает, то потом доделывает в лаборатории. Да что говорить, ведь французский физик Жозеф Ньепс, который сделал в 1826 году первую фотографию, провел съемку из окна собственного дома. А первая фотография живого человека была сделана лишь в 1838 году.
Комната, куда не только Слепому, но и генералу Потапчуку в прямом смысле пришлось вползти, скорее напоминала спортивный зал. С одной стороны у стены была прибита шведская стенка, а со второй – баскетбольное кольцо. На второй этаж вела довольно крутая лестница. Правда, генерал Потапчук знал, что Кац давно туда не поднимается. Верхняя комната с небольшим чердачным окном была чем-то вроде чулана, где лежали старые подшивки газет и журналов. Но при необходимости там мог заночевать кто-то из гостей. Где именно в доме располагались сейфы, в которых хранились архивные пленки и фотографии, не знал никто, даже генерал Потапчук. Посреди комнаты, в которой они сейчас находились, стоял теннисный стол. А на стене в рамочках висели удивительно красивые черно-белые фотографии. В основном изображения женщин и девушек с какими-то особенными живыми, зовущими взглядами и улыбками.
– Вы, я смотрю, фанат черно-белого фото, – заметил Слепой.
– О, черно-белое фото – это особая стихия… – вздохнул хозяин. – Первую цветную фотографию сделали в 1907 году, через сорок лет американец Эдвин Ленд изобрел поляроид. А через два года после полета Гагарина уже были камеры для цветных фотографий, сейчас вообще все переходят на, как вы выражаетесь, цифру, но и до сих пор мастерское черно-белое фото ценится очень, очень дорого. Поверьте мне, эти вот мои висящие сейчас на стенах фотографии после моей смерти будут продаваться на аукционах. И знатоки будут платить за них не меньше, чем за шедевры живописи. Ведь тут важно не только, как сфотографировано, но и как отпечатано…
– Да, как быстро бежит время, – включился в разговор Потапчук. – Некоторые наши молодые сотрудники, представьте, даже не знают, что такое кодак.
– А вы сами-то знаете, что такое кодак? – лукаво подмигнув, спросил Кац.
– Как что, пленка такая была… – пожал плечами генерал Потапчук.
– А вы что думаете, молодой человек? – обратился Кац к Слепому.
– Фотоаппараты такие были… – улыбнулся он.
– Ну вот, а еще в такой организации работаете! – покачал головой Кац. – Слово «кодак» ровным счетом ничего не значит. Просто Джорджу Истману, который в 1884 году изобрел гибкую фотопленку, понравилось его звучание. Именно после изобретения гибкой пленки стало возможным производить легкие фотоаппараты. В 1888 году компания «Кодак» начала продавать первые фотоаппараты под лозунгом «Вы нажимаете кнопку, мы делаем все остальное!». Правда, до 1900 года пленку, в которой было 100 кадров, нужно было для обработки возвращать вместе с фотоаппаратом на фабрику. А в начале прошлого века наконец появился фотоаппарат Брауни, из которого пленку можно было вынимать и отдавать в обработку.
– Он, наверное, стоил миллион долларов… – покачал головой генерал Потапчук.
– Ерунда! Ничего подобного! – махнул рукой Кац, доставая с полки теннисные ракетки и шарики. – Первый фотоаппарат стоил всего один доллар.
Он взял ракетку и, подбросив шарик, мастерски ударил им о теннисный стол и поймал, когда он отбился от стенки.
– Когда-то в юности я любил настольный теннис гораздо сильней, чем большой, – заметил Кац и добавил: – У нас во дворе стол теннисный стоял, но все играли по парам, а я все ждал своей очереди. Таких, как я, немало было. И тогда я решил, что, как только у меня появятся деньги, обязательно куплю себе теннисный стол. Личный теннисный стол. Только вот мне теперь играть не с кем. Может, сыграем партиечку? – взглянув на Слепого, предложил он.
– Почему бы и нет, – пожал плечами Слепой.
Он отлично понимал, что пожилому человеку, как ребенку, нужно потакать во всем. Ему приходилось иметь дело с разными стариками. С кем-то просто необходимо было выпить, других достаточно было выслушать. Этот любит играть в теннис.
– Как-нибудь в другой раз, Михал Сергеич, – остановил его Потапчук. – Теперь мы очень спешим. Очень важное, государственной важности задание.
– Я тоже люблю теннис, – поспешил добавить Слепой. – И обязательно приеду, и мы с вами поиграем.
– Но теперь, Михал Сергеич, у нас правда нет ни минуты! – добавил Потапчук.
– Жаль, жаль… – вздохнул Кац. – Мне с годами, знаете ли, все труднее поддерживать спортивную форму. Видите, на каждом шагу поставил спортивные снаряды, каждый день делаю пробежку вокруг дома и обливаюсь холодной водой, но все равно годы берут свое. Старею… старею не по дням, а по часам. Не хватает, знаете ли, общения. А чужих людей в дом не впустишь, – вздохнул Кац и, будто бы наконец опомнившись, вполне деловым тоном спросил: – Так что у вас ко мне?
– У меня есть очень важная пленка, черно-белая, ее нужно срочно восстановить и отпечатать, – сказал Слепой.
– Что там, на той пленке? – деловито спросил Кац.
– Предполагаю, карта, – сказал Слепой, доставая из кармана завернутый в папиросную бумагу кадр.
Кац взял пленку и проворчал:
– И всем нужно срочно. Обязательно всем нужно срочно. А то, что бедный Кац уже давно не работает срочно, никто об этом не думает. Никто не думает о том, что и Кац может стареть…
С этими словами он направился к двери, которая вела в другую комнату. Прежде чем войти, он повернулся и строго сказал:
– Ко мне не входить! И ничего не трогать. Сядьте на диван и сидите. Хотя, – добавил он, окинув комнату оценивающим взглядом, – если устанете сидеть, можете взять мячик и позабрасывать его в корзину. Или… – он вздохнул, – поиграть в теннис.
– У него там лаборатория, – сказал Потапчук, когда Михаил Сергеевич закрыл за собою и запер изнутри дверь, – но туда он никого не впускает. Думаю, что именно из лаборатории есть ход к сейфам, где он хранит свой архив.
– А он что, архив хранит в сейфах? – переспросил Слепой.
– Он мне сам как-то хвастался. Говорит, главное – не забыть комбинацию цифр, которую он запишет только перед своей смертью, – пожал плечами Потапчук. – Если с ним что-то случится, чтобы вскрыть сейфы, думаю, придется привлекать самых крутых медвежатников.
– Ну, так что, Федор Филиппович, может, и правда в теннис сыграем? – сказал Слепой. – Или в баскетбол?
