Я проглядел газету у себя на коленях. Калифия не попала на первые полосы. Ее засунули поближе к некрологам.
«Известный медиум, прославленная в немом кино, погибла, упав с лестницы. Альму Краун, иначе Царицу Калифию, обнаружили на ступенях ее дома на Банкер-Хилле. По сообщениям соседей, они слышали крик павлина, принадлежавшего Калифии. Доискиваясь, что случилось, Калифия упала. Ее книга „Химия хиромантии“ в 1939 году была бестселлером. Согласно завещанию, пепел Калифии надлежит рассеять в египетской Долине Царей, где, как утверждают некоторые, она родилась».
— Чушь собачья, — заметил Крамли.
На передней веранде дома Царицы Калифии кто-то стоял, и мы направились туда. Это была молодая женщина, двадцати с чем-то лет, с длинными темными волосами и смуглая, как цыганка; заламывая руки и проливая потоки слез, она смотрела на парадную дверь.
— Ужас, — стонала она. — Кошмар.
Я открыл дверь и заглянул внутрь.
— О боже, ну и ну.
Последним опустошение обозрел Крамли.
В доме не осталось ничего. Исчезли все до одной картины, магические шары, карты таро, лампы, книги, пластинки, мебель. Неведомый фургон от неведомого перевозчика вывез все, что тут было.
Я прошел в небольшую кухоньку, открыл ящики. Пусто, как после пылесоса. Кладовая для продуктов: ни пряностей, ни фруктовых консервов. В буфете хоть шаром покати; несчастной девушке нечем даже поужинать.
В шкафу в спальне полно плечиков, но гигантских, с палатку, платьев, чулок, обуви словно и не бывало.
Мы с Крамли вышли посмотреть на юную цыганку.
— Я все видела! — крикнула она, указывая то туда, то сюда. — Это они все украли! Бедные все. Тоже мне оправдание! Бедные! Когда уехала полиция, набежали с той стороны улицы, сбили меня с ног, старухи, мужчины, дети, вопили, хохотали, бегом туда-обратно, волокут стулья, портьеры, картины, книги. Хвать одно, хвать другое! Фиеста! Час — и ободрали все до нитки. Они туда побежали, в тот дом! Боже мой, а хохоту. Смотрите, мои руки, кровь! Вам нужно барахло Калифии? Стучитесь в двери! Вы уйти хотите?
Мы с Крамли сели рядом с девушкой. Крамли взял ее левую руку, я — правую.
— Сукины дети, — всхлипнула она. — Сукины дети.
— Дело кончено, — сказал Крамли. — Вам можно идти домой. Охранять больше нечего. Внутри пусто.
— Там она. Тело унесли, но она все еще там. Подожду, пока она меня отпустит.
Мы оба поверх ее плеча бросили взгляд на дверь-ширму и некую невидимую, но объемистую тень.
— Откуда вы узнаете, что она позволяет уйти?
Цыганка вытерла глаза.
— Узнаю.
— А ты куда собрался? — спросил Крамли.
Я направился на ту сторону улицы и постучал в дверь дома напротив.
Тишина. Я постучал снова.
Взглянул в боковое оконце. Посреди комнаты, куда мебель обычно не ставят, просматривались очертания мебели, слишком много ламп, свернутые ковры.
Я лягнул дверь, выругался, вышел на середину улицы и собирался покричать у каждой двери, но тут цыганка тихонько тронула меня за рукав.
— Теперь я могу идти, — сказала она.
— Калифия?
— Позволила.
— Куда? — Крамли кивнул в сторону своего автомобиля.
Девушке трудно было оторвать взгляд от дома Калифии, для нее это был центр всей Калифорнии.
— У меня есть друзья, они живут на Ред-Рустер-Плаза. Не могли бы вы…
— Могу, — отозвался Крамли.
Цыганка оглянулась на таявший в воздухе царский дворец.
— Завтра я вернусь, — крикнула она.
— Она знает, что вернетесь, — кивнул я.
Мы миновали Каллахана и Ортегу. Но в этот раз Крамли их проигнорировал.
Мы молча продолжали путь к площади, названной в честь петуха определенной окраски.
Высадили цыганку.
— Боже, — сказал я на обратном пути, — похожее было много лет назад, когда умер один знакомый и иммигранты из Куэрнаваки хлынули туда и разграбили коллекцию старых патефонов тысяча девятисотого года, пластинки Карузо, мексиканские маски. Оставили его дом пустым, как египетская гробница.
— Вот каково быть бедным, — отозвался Крамли.
— Я вырос в бедности. Но никогда не крал.
— Может, у тебя не было удобного случая.
Мы в последний раз миновали дом Царицы Калифии.
— Она там, все верно. Цыганка была права.
— Она была права. Но ты все равно псих.
— Все это… — начал я. — Это слишком. Слишком. Констанция вручает мне две телефонные книги с не теми номерами и пускается в бега. Мы чуть не тонем в милях и милях старых газет. А теперь мертвая царица. Поневоле задашь вопрос: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?
Крамли резко свернул к обочине, где стояла телефонная будка.
— Держи десятицентовик!
В будке я набрал номер собора.
— Мистер… — Я покраснел. — Отец Раттиган… у него все нормально?
— Нормально? Он принимает исповедь!
— Хорошо, — сдуру ляпнул я, — если все ладно с тем, кто исповедуется в грехах.
— Все ладно никогда и ни с кем не бывает!
В трубке щелкнуло. Я потащился обратно к автомобилю. Крамли ел меня глазами.
— Ну как?
— Он жив. Куда мы теперь?
— Кто знает. Отсюда наша поездка становится отходом. Как отход в католический приют. Знаешь, какая там обстановка? Долгие молчаливые уик-энды. Рты захлопнуты раз и навсегда. Идет?
Мы порулили к зданию муниципального совета Вениса. Крамли вышел, хлопнув дверцей.
Полчаса его не было. Вернувшись, он просунул голову в окошко у водительского места и проговорил:
— Ну вот, послушай, я взял сейчас неделю отпуска по болезни. Господи Иисусе, а что же это, как не болезнь. У нас есть неделя, чтобы разыскать Констанцию, защитить служителя Святой Вибианы, воскресить из мертвых Лазаря и предупредить твою жену, пусть держит меня, чтобы я тебя не задушил. Кивни, если согласен.
Я кивнул.
— В ближайшие двадцать четыре часа открываешь рот только с моего позволения! Ну, где эти окаянные телефонные книги?
Я протянул ему Книги мертвых.
Крамли, сидя за рулем, хмуро на них воззрился.
— Прежде чем заткнуться, можешь сказать последнее слово.
— Ты по-прежнему мой кореш! — выпалил я.
— Увы, — признал он и нажал на газ.
ГЛАВА 18
Мы вернулись к Раттиган и остановились на береговой линии. Едва наступил вечер, дом по-прежнему был ярко освещен; он напоминал полную луну и восходящее солнце архитектуры. Гершвин продолжал выколачивать пыль то из Манхэттена, то из Парижа.
