Критики кричали: когда у Шустро Тоска бросается в пропасть,
[97]
он закатывает такие реквиемы, что волны скорби вздымаются до небес.
Все это Метафора-Шустро радостно и пространно мне поведал, пока я сидел в его небольшой, превращенной в театральный зальчик гостиной. Прежде чем угостить меня Лючией, вновь тронувшейся умом,
[98]
он предложил мне пачку бумажных носовых платков, от которых я отказался.
— Стоп, — вскричал я наконец. — Что насчет Констанции?
— Был с ней едва знаком, — отозвался он, — но хорошо знал ее Кэти Келли; двадцать шестой год, мое первое пигмалионово дитя!
— Пигмалионово? — пробормотал я. Фрагменты начали складываться.
— Помните Молли Каллахан, двадцать седьмой год?
— Слабо.
— А Полли Риордан, двадцать шестой?
— Вроде помню.
— Кэти была Алисой в Стране чудес, Молли была Молли в «Безумной Молли О'Дэй». Полли была «Полли из цирка», год тот же. Кэти, Молли, Полли — все они Констанция. Водоворот: втянет человека без имени, выкинет знаменитость. Я научил ее кричать: «Я Полли!» Продюсеры вторили: «Да-да, ты Полли!» Фильм сняли за шесть дней. Потом я ее разукрасил заново, чтоб взяла за глотку Льва Лео. «Я Милашка Кэти Келли». «Да-да!» — завопил лайоновский львиный прайд. Второй ее фильм сбацали за четыре дня. Келли исчезает, появляется Молли — карабкается на радиобашню «РКО». Молли, Полли, Долли, Салли Герти, Конни… и Констанция резвятся на студийных лужайках!
— И никто-никто не догадался, что Констанция за год играла не одну роль, а несколько?
— Я и только я, Альберто Шустро, дал ей в руки славу, богатство и любовь зрителей! Золотого порося в масле! Никто и подумать не мог, разглядывая имена на маркизах кинотеатров на Голливудском бульваре, что иные из них придумала Констанция или откуда-то позаимствовала. Какую только обувь не таскала она во дворик Граумана на своей миниатюрной ножке — размера, наверное, четыре!
— И где теперь эта Молли, Полли, Салли, Герти, Конни?
— Это неизвестно даже ей самой. Здесь шесть разных адресов — летние, за двенадцать разных лет. Может, поросла быльем. Годы — вот где легче всего спрятаться. Господь тебя прячет. Эй! Как меня зовут?!
Шаркая ногами, он проделал круг по комнате. Я слышал, как скрипят его старые кости.
— Ну же! — Он мучительно осклабился.
— Мистер Метафора!
— Вы знаете! — Он свалился без чувств.
Я испуганно над ним склонился. Он распахнул один глаз.
— Это было тайное имя. Поддержите меня. Я так напугал Раттиган, что она сбежала. — Он болтал не останавливаясь. — Это была всего лишь прикидка. В конце концов, я Фейджин, Марли Скрудж,
[99]
Гамлет, Шустро. Такому человеку, как я, нужно было бы поинтересоваться, в каком году она жила и существовала вообще или нет. Чем больше я старился, тем больше мучился ревностью, вспоминая, как обрел и потерял Констанцию. Я слишком много прождал лет, как Гамлет не торопился расправиться с подлецом, убившим призрака его отца! Офелия и Цезарь молили об убийстве. Воспоминание о Констанции рождало внутри бурю. Когда мне пошел десятый десяток, все мои голоса неистово потребовали мести. Как набитый дурак, я послал ей Книгу мертвых. Не иначе как из-за меня, психа, Констанция и удрала… Вызовите «скорую помощь», — добавил мистер Метафора. — Я сломал себе берцовые кости и заработал грыжу в паху. Вы все это записали?
— Потом запишу.
— Не ждите. Записывайте сейчас. Через час я буду в Валгалле донимать изваяния. Где кровать?
Я уложил его в кровать.
— Погодите, — сказал я. — По вашим словам, это вы послали Констанции Книгу мертвых?
— В прошлом месяце Дамская кинематографическая лига затеяла какую-то дурь типа распродажи барахла, принадлежавшего актерам. Мне достались несколько фото Фербенкса, листок с записью песни Кросби,
[100]
и, надо же, обнаружилась выкинутая телефонная книжка Раттиган, а там до фига ее отставных любовников. Бог мой, я был змием в Эдеме. Ни за понюх табаку подвергнут проклятию: просмотрел список — и вот, отрава сработала. А не подпортить ли Раттиган ее мирный ночной сон? Проследил ее, подкинул Книгу мертвых и давай бог ноги. Ну что она, чуть не окочурилась с перепугу?
— Боже, да уж. — Я вгляделся в ухмылявшуюся физиономию мистера Шустро.
— Получается, к смерти бедного старикана с Маунт-Лоу вы никак не причастны?
— Это первый простофиля, которого окрутила Констанция? Старый лопух мертв?
— Его убили газеты.
— Критикам это ничего не стоит.
— Нет. На него свалились тонны старых «Трибюн».
— Тем манером или другим — все равно они убивают.
— Царицу Калифию вы не трогали?
— Древний Ноев ковчег, в ней каждой враки по паре. Высоко-низко, горячо-холодно. Верблюжье дерьмо, лошадиные яблоки. Она сказала Констанции, куда идти, и та пошла. Калифия тоже умерла?
— Упала с лестницы.
— Я ее не толкал.
— Еще был священник…
— Ее брат? Та же ошибка. Калифия ей сказала, куда идти. Но он, бог мой, сказал, пусть идет к черту. И Констанция пошла. А он отчего умер? Господи, все как один на том свете!
— Она на него накричала. Думаю, это была она.
— Знаете, что она кричала?
— Нет.
— А я знаю.
— Вы?
— Вчера среди ночи я слышал голоса, хотя спал. Тот голос, не иначе, был ее. Может, мне она кричала то же, что и бедняге священнику. Хотите услышать?
— Жду.
— Ну да. Она вопила: «Как мне вернуться, где следующий след, как мне вернуться?»
— Куда вернуться?
Веки Шустро дрогнули: за ними пробежали какие-то мысли. Он фыркнул.
— Брат ей указал дорогу, и она пошла. И под конец говорит: «Я заблудилась, покажите мне путь». Констанция хочет, чтобы ее нашли. Так?
— Да. Нет. Господи, не знаю.
