На этой мысли я незаметно уснул.
* * *
Боль в животе разбудила меня. Часов пять я безуспешно пытался забыть о ней и снова заснуть, но потом, решив, что все утро валяться в постели нехорошо, встал и оделся. Почти против собственной воли я потащился по коридору к комнате Дженни и вошел в нее. Маленькая солнечная детская, где она выросла. Когда Дженни оставила меня, она вернулась сюда и жила здесь одна. Я никогда не спал в этой комнате. Узкая постель, реликвии детства. Девичьи оборки на муслиновых занавесках, туалетный стол — мне здесь места не было. На всех стенах фотографии — отца, покойной матери, сестры, зятя, собак и лошадей, кого угодно, кроме меня. Насколько смогла, она вычеркнула из памяти наш брак.
Я медленно обошел детскую, трогая вещи, вспоминая, как любил ее, и сознавая, что пути назад нет. Если бы в этот момент она неожиданно вошла, мы бы не бросились друг другу в объятия и не помирились бы, утонув в слезах.
Взяв в руки одноглазого медведя, я присел в розовое кресло. Трудно сказать, когда наш брак дал трещину. Потому что лежащие на поверхности причины не всегда истинны. Повод для наших ссор всегда бывал один и тот же — мое честолюбие. Когда я в конце концов вырос и стал слишком тяжелым для скачек без препятствий, то переключился на стипль-чез. Это случилось за сезон до нашей свадьбы, и я хотел стать в стипль-чезе чемпионом. Для достижения этой цели мне полагалось мало есть, почти не пить, рано ложиться спать и не заниматься любовью накануне соревнований. К несчастью, Дженни больше всего на свете любила далеко за полночь засиживаться в гостях и танцевать. Вначале она охотно отказывалась от любимых удовольствий, потом менее охотно и наконец с возмущением. В конце концов Дженни стала ходить в гости одна.
Перед расставанием Дженни сказала, что я должен выбрать: или она, или скачки. Но я действительно стал чемпионом и не мог сразу бросить стипль-чез. Тогда Дженни ушла. По иронии судьбы, через полгода я потерял и скачки. Лишь постепенно я пришел к пониманию, что люди не расходятся только потому, что один любит компанию, а другой — нет. Сейчас я думал, что страсть Дженни к развлечениям была результатом того, что я не мог дать ей чего-то основного, что было ей необходимо. И эта мысль совсем не прибавляла мне ни самоуважения, ни уверенности в себе.
Я вздохнул, встал, положил на место одноглазого медвежонка и спустился в гостиную. Одиннадцать часов ветреного осеннего утра.
В большой уютной комнате была только Дория. Она сидела на подоконнике и читала воскресные газеты, валявшиеся вокруг нее на полу в ужасном беспорядке.
— Привет. — Она взглянула на меня. — Из какой дыры вы выползли?
Ничего не ответив, я подошел к камину.
— Чувствительный маленький человек все еще обижен?
— У меня такие же чувства, как и у любого другого.
— Так вы и на самом деле умеете говорить? — насмешливо удивилась она. — А я уже начала сомневаться.
— Умею.
— Ну тогда расскажите мне, маленький человек, о своих неприятностях.
— Жизнь — всего лишь чашка с вишнями, — скучным голосом объявил я.
Спрыгнув с подоконника, Дория подошла к огню. В узких в обтяжку брюках с рисунком под шкуру леопарда и в черной шелковой мужского покроя рубашке она вопиюще не соответствовала окружающей обстановке.
Дория была такого же роста, как Дженни, и такого же роста, как я, — пять футов и шесть дюймов. Мой маленький рост всегда считался ценным качеством для скачек. И я никогда не смотрел на него как на помеху в жизни, ни в личной, ни в общественной, и никогда не понимал, почему многие думают, что рост сам по себе очень важен. Но было бы наивностью не замечать, что широко бытует мнение, будто ум и сердце соответствуют росту: чем выше, тем достойнее. Человек маленького роста с сильными чувствами всегда воспринимается как фигура комическая. Хотя это совершенно неразумно. Какое значение для характера имеют три-четыре лишних дюйма в костях ноги? Наверно, мне повезло: из-за трудного детства и плохого питания я рано понял, что буду маленьким, и больше не задумывался над этим, хотя и понимал, почему невысокие мужчины так агрессивно защищают свое достоинство. К примеру, девушки типа Дории постоянно пускают шпильки, и когда они называют человека маленьким, то рассчитывают его оскорбить.
— Нашли себе здесь тепленькое местечко, маленький человек, да? — Она достала сигарету из серебряного портсигара, лежавшего на каминной полке.
— Да.
— На месте адмирала я бы вышвырнула вас вон.
— Спасибо. — Я не сделал даже попытки зажечь для нее спичку. Дория сама нашла коробку и прикурила.
— Вы чем-то больны или что?
— Нет. С чего вы взяли?
— Вы едите какую-то чудную пищу и выглядите таким болезненным маленьким червячком... Очень интересно. — Она выпустила дым через ноздри. — Дочери адмирала, наверно, смертельно понадобилось обручальное кольцо.
— Воздадим ей должное, — спокойно проговорил я. — По крайней мере, она не подцепила богатого папашу вдвое старше себя.
На мгновение я подумал, что она, как в романах, которые читает, залепит мне пощечину, но в одной руке она держала сигарету, а другой могла не дотянуться. Вместо пощечины она сказала:
— Ах ты, дерьмо.
Очаровательная девушка Дория.
— Ничего, кое-как справляюсь.
— Но не со мной, понял? — Лицо у нее пошло пятнами. Видимо, я задел ее больной нерв.
— Где остальные? — Я обвел взглядом пустую гостиную.
— Уехали куда-то с адмиралом. И ты убирайся тоже. Нечего тебе здесь делать.
— И не подумаю. Я здесь живу, вы забыли?
— А вчера ты быстро слинял, — фыркнула Дория. — Когда адмирал говорит: «Прыгай!» — ты прыгаешь. Ну-ка, валяй. Мне приятно глядеть, как ты будешь улепетывать.
— Адмирал, — нравоучительно произнес я, — рука, которая кормит. Я не кусаю руку, дающую хлеб.
— Маленький червяк ботинки готов лизать адмиралу.
Я неприятно ухмыльнулся и уселся в кресло, потому что не очень хорошо себя чувствовал. Если быть точным, я чувствовал себя как гороховое пюре. От слабости меня бросило в пот. Но тут ничего не поделаешь, надо посидеть и подождать, пока пройдет.
Дория стряхнула пепел и посмотрела на меня свысока, примеряясь к следующей атаке. Но она не успела ничего придумать, как дверь отворилась и на пороге появился ее муж.
— Дория, — радостно воскликнул он, не сразу заметив меня в кресле, — куда ты спрятала мой портсигар? Я отхлещу тебя плеткой, хочешь?
Она быстро показала рукой на кресло. Говард увидел меня и замолчал. Потом резко бросил:
— Что вы тут делаете? — Ни в голосе, ни в лице его не осталось и капли игривости.
— Убиваю время.
— Убирайтесь. Я хочу поговорить с женой.
