— Ну и что?
— Серная кислота. Цистерна. Понимаешь, ее опрокинул трактор. Не надо никаких сложных механизмов. Всего-то и нужны две веревки или цепи. Обмотать их по верху цистерны и закрепить на осях колес трактора. Потом отвинчиваешь крышку люка и отходишь в сторону. Разумеется, кому-то надо включить трактор на полную мощность и дернуть за рычаги, цистерна переворачивается, серная кислота заливает дорожку, и дело в шляпе.
— На каждом ипподроме есть трактор, — задумчиво протянул Чико.
— Правильно.
— Никто и не взглянет второй раз, если увидит трактор на ипподроме. Никто не станет искать следы, которые он оставил. Никто не вспомнит, что видел трактор на дороге. Значит, если ты прав, а я уверен, что ты прав, незачем было даже нанимать его: использовали тот, что есть на ипподроме.
— Держу пари, что именно его и использовали. — Я рассказал Чико о фотографии двух листов с инициалами и цифрами выплат людям, скрытым за этими буквами. — Завтра я сравню инициалы всех рабочих, начиная с Теда Уилкинса, с теми, что находятся на тех двух листах. Любому из них могли заплатить только за то, чтобы он оставил трактор на скаковой дорожке. Цистерна перевернулась вечером накануне соревнований. Трактор, как и сегодня, развозил барьеры — с разогретым мотором и полным баком. Нет ничего проще. А потом трактор уехал в другой конец ипподрома, и никаких следов.
— И уже темнело, — согласился Чико. — Несколько минут ни на дороге, ни на поле никого не было. Они унесли веревки или цепи — и все чисто. Ни нарушения движения, ни объездов, ничего.
Мы хмуро слушали, как громыхает рядом трактор, понимая, что ни одного слова из нашей догадки в суде не докажем.
— Пора перемещаться, — наконец предложил я. — Барьеры будут ставить совсем рядом, в пятидесяти ярдах, где поворот. Трактор скоро подойдет сюда.
Вместе с Ривелейшном мы вернулись в фургон, который оставили на шоссе в полумиле от ипподрома, и, воспользовавшись случаем, тоже позавтракали. Когда мы закончили, Чико вышел первым. В моих брюках и сапогах для верховой езды, в свитере с высоким воротником он выглядел настоящим наездником, хотя на самом деле ни разу в жизни не сидел верхом.
Немного погодя мы с Ривелейшном шагом направились к ипподрому. Рабочие привезли барьеры к полукругу, где скаковая дорожка заворачивала, и выгрузили их там. Через несколько минут сбросили следующую партию барьеров. Незамеченным я въехал в кусты и спешился. С полчаса Чико нигде не было видно, потом он появился и направился ко мне с беззаботным видом, посвистывая и засунув руки в карманы.
— Я еще раз все обошел, — сообщил он. — Паршивая охрана. Никто не спросил, что я там делаю. Какие-то женщины убирают трибуны, а возле конюшни копошатся рабочие, готовят для конюхов общежитие. Я сказал им «доброе утро», и они сказали мне «доброе утро». — Чико кипел от негодования.
— Для саботажников сейчас не так уж много возможностей: уборщицы на трибунах, рабочие возле конюшни, — сказал я.
— Сегодня в сумерках, — кивнул Чико, — пожалуй, самое подходящее время.
Утро медленно переходило в день. Солнце достигло низкого ноябрьского зенита и теперь било нам прямо в глаза. Я сфотографировал Ривелейшна и Чико, чтобы быстрее шло время. Моего напарника очаровал маленький фотоаппарат, он сказал, что непременно купит такой же. Спрятав камеру в карман брюк и сощурив глаза от солнца, я в сотый раз оглядел ипподромное поле.
Пусто. Ни людей, ни трактора. Я посмотрел на часы. Час дня. Время ленча.
Чико достал бинокль и оглядел поле в сто первый раз.
— Осторожно, — лениво пробормотал я. — Не смотри на солнце в бинокль. Глаза заболят.
— Беспокойся о себе.
Я зевнул, бессонная ночь давала о себе знать.
— Там человек, — сказал Чико. — Один. Просто идет по полю.
Он передал мне бинокль. По ипподрому действительно шел человек. Не по скаковой дорожке, а прямо по середине, по нескошенной траве. Черты лица не различить, потому что далеко, но видно желтовато-коричневое пальто с капюшоном, надвинутым на лоб. Я пожал плечами и опустил бинокль. Человек выглядел вполне безобидно.
За неимением ничего лучшего мы продолжали следить за ним. Он подошел к дальней от трибун стороне скаковой дорожки, нырнул под брус, огораживающий ее, обогнул препятствие и остановился. Теперь виднелись только его голова и плечи.
Чико пожалел, что обходя трибуны не зашел в туалет. Я улыбнулся и снова зевнул. Человек продолжал стоять за забором.
— Черт возьми, что он там делает? — минут через пять спросил Чико.
— Ничего не делает, — ответил я, глядя в бинокль. — Стоит и смотрит в нашу сторону.
— Думаешь, он заметил нас?
— Нет. Не мог. У него нет бинокля, а мы в кустах.
Прошло еще пять минут.
— Но должен же он что-то делать! — воскликнул Чико.
— А он ничего не делает, — вяло ответил я.
Теперь в бинокль смотрел Чико.
— Проклятие, против солнца ни черта не видно, — пожаловался он. — Надо было нам расположиться с другой стороны.
— На автомобильной стоянке? — Я пожал плечами. — С другой стороны дорога в конюшню и главные ворота. Там нет даже кустика, чтобы спрятаться.
— Он достал флаг, — неожиданно сообщил Чико. — Два флага. По одному в каждой руке. В левой — белый, в правой — оранжевый. Машет ими по очереди. Это какой-то придурковатый служащий ипподрома практикуется, как вызывать «Скорую помощь».
Я тоже смотрел, как человек машет флагами, сначала белым, потом оранжевым, снова белым и опять оранжевым — с интервалами в секунду или две. Совсем не похоже на семафорные сигналы. Как и сказал Чико, это были обыкновенные флаги, которые во время скачек использовались после падения. Белым вызывали «Скорую помощь» для жокея, оранжевым — «ветеринарку» для лошади. Человек махал флагами недолго, всего восемь раз. Потом по полю направился к трибунам.
— Что это такое? — спросил Чико. — Думаешь, у него была какая-то цель?
Он еще раз осмотрел в бинокль все ипподромное поле. Никого, кроме махавшего флагами и нас.
— Наверное, он простоял у препятствия много месяцев подряд, ожидая случая, когда удастся помахать флагами. А на его участке никто не падал. И в конце концов искушение взяло верх. — Я встал, потянулся, подошел к Ривелейшну, отвязал его, ослабил подпругу и стянул попону.
— Что ты делаешь? — удивился Чико.
— То же, что и человек с флагами. Уступаю невыносимому искушению. Подставь мне колено.
Чико сделал, как я просил, но повис на поводьях.
— Ты с ума сошел. Ты же говорил, что тебе могут позволить проехаться после соревнований, но никогда не разрешат перед скачками. А если ты снесешь препятствие?
— Это будет ужасно, — согласился я. — Но Ривелейшн прекрасно прыгает, божественная скаковая дорожка, отличный день, и все ушли завтракать, — усмехнулся я. — Пусти, мы снимем пробу.
