— Не напрягайся, и тебе станет легче, — посоветовал мне Чико.
Я кашлянул, этот звук был похож то ли на смех, то ли на плач, но мои пальцы чуть-чуть зашевелились, и рука опустилась на кнопку.
— Я же тебе говорил, — заметил Чико.
Я положил правую руку на руль и пригнул к нему голову, ощутив усталость и тоску. Кто же меня так наказал? А ведь мне сейчас нужно зайти к Чарльзу и сказать, что мы здесь.
Однако вопрос решился сам собой — адмирал вышел к нам в халате. Его освещала полоса света из двери. Я увидел, как он встал рядом с «Лендровером» и заглянул в кабину.
— Сид? — недоверчиво спросил он. — Это ты?
Я поднял голову от руля, открыл глаза и ответил:
— Да.
— Сейчас уже за полночь, — удивился он.
Я улыбнулся и откликнулся:
— А кто говорил, что я могу приезжать сюда в любое время?
Через час мы уложили Чико в постель, а я удобно устроился на золотистом диване, снял ботинки и с наслаждением вытянул ноги.
Чарльз спустился в гостиную и сообщил, что врач осмотрел Чико и готов помочь мне. Я поблагодарил и наотрез отказался.
— Он даст тебе что-нибудь болеутоляющее, как и Чико.
— Вот этого-то я и не хочу. Надеюсь, что Чико его лекарство не повредило.
— Но ты же сам просил вызвать врача. Целых шесть раз. — Чарльз немного помедлил. — Он тебя ждет.
— Я знаю, Чарльз, — отозвался я. — Дайте мне подумать. Я хочу просто посидеть и подумать. Пожелайте врачу спокойной ночи и ложитесь спать.
— Нет, — возразил он. — Так нельзя.
— Как хотите, а я поступлю по-своему. Я до сих пор чувствую… — Я осекся.
Я до сих пор чувствовал себя так, словно с меня содрали кожу, но не мог об этом сказать.
— Ты ведешь себя неразумно.
— Нет. Все, что случилось, неразумно. Вот в чем дело. Так что идите и оставьте меня в покое.
Я и прежде обращал внимание, что, когда тело корчится от боли, сознание проясняется и мозг начинает активно работать. Это время необходимо использовать. Тратить его попусту — преступно.
— Ты видел кожу Чико? — спросил он.
— Несколько раз, — спокойно и даже довольно небрежно откликнулся я.
— Твоя в таком же состоянии?
— Я не смотрел.
— Ну вот, ты и рассердился.
— Да, — проговорил я. — Ложитесь спать.
Когда он ушел, я сел и живо припомнил весь обрушившийся на меня кошмар.
Это уж слишком, как сказал бы Чико.
Слишком? Почему?
Чарльз снова спустился в гостиную в шесть часов. Он по-прежнему был в халате и показался мне совершенно невозмутимым.
— Ты еще здесь? — проговорил он.
— Ага.
— Хочешь кофе?
— Лучше чай.
Он вышел и вскоре принес две большие чашки. Одну из них поставил на столик прямо у дивана, а сам сел со своей чашкой в кресло. Он не отрывал от меня глаз, но их взгляд был невыразительным.
— Ну, как? — осведомился он.
Я вытер лоб.
— Когда вы смотрите на меня, — нерешительно начал я. — Нет, не сейчас. Интересно, что вы во мне видите?
— Ты же сам знаешь.
— Вы видите мои страхи, сомнения, стыд, сознание бесполезности и неприспособленность?
— Конечно, нет. — Кажется, его изумил мой вопрос. Он отпил глоток чая и серьезным тоном проговорил: — Ты никогда не выказывал таких чувств.
— У каждого человека есть внешний и внутренний мир, — отозвался я. — И они могут не совпадать.
— Это, что, окончательный вывод?
— Нет. — Я взял чашку и подул на кипяток. — Для себя я просто комок нервов. Мне кажется, что я весь состою из страха, нерешительности и глупости. А для других… Что ж, это выглядит иначе. Поэтому мы с Чико и угодили в такую передрягу. — Я отпил глоток. Чарльз по обыкновению заварил чай так крепко, что у меня защипало язык. Впрочем, иногда мне это нравилось. — Когда мы начали расследование, нам подфартило. Иными словами, работа оказалась сравнительно легкой, и нас стали считать везунчиками. А на самом деле мы немногого добились.
— И это, конечно, значит, что вы действовали наугад, — сухо заметил Чарльз.
— Вы же знаете, что я хочу сказать.
— Да, знаю. Томас Улластон звонил мне вчера утром. Он сказал, что хочет выяснить, как быть с распорядителями на скачках в Эпсоме. Полагаю, что это лишь предлог. Ему не терпелось сообщить, что он о тебе думает. По его мнению, ты нашел себя в расследованиях, и хорошо, что ты больше не жокей.
— А вот мне жаль. Теперь я был бы жокеем экстра-класса, — со вздохом признался я.
— Итак, кто-то напал вчера на тебя и Чико, испугавшись вашего нового успеха?
— Это не совсем точно, — возразил я и рассказал ему, о чем думал ночью. Он жадно слушал, и его чай успел остыть.
Когда я кончил, он долго молчал и глядел на меня, а потом произнес:
— Похоже, что вчера у тебя был ужасный вечер.
— Да, вы правы.
Он снова замолчал, а через минуту спросил:
— И что же дальше?
— Я прикидываю, — робко сказал я, — сможете ли вы мне сегодня помочь. У меня есть несколько дел, а я…
— Ну, конечно, — охотно отозвался он. — А что именно ты собирался сделать?
— По четвергам вы бываете в Лондоне. Не трудно ли вам поехать на «Лендровере» вместо «Роллса», оставить его на стоянке и забрать мою машину?
— Если ты так хочешь, — без особого энтузиазма откликнулся он.
— Там в чемодане лежат новые батарейки, — пояснил я.
— Разумеется, я поеду.
— Не могли бы вы до этого забрать в Оксфорде фотографии? Я заснял Никласа Эша.
— Сид!
Я кивнул толовой.
— Мы его отыскали. В машине есть и письмо с его новым адресом. Письмо с просьбой, как и прежние.
Он покачал головой, удивившись глупости Никласа Эша.
— У тебя есть еще какие-нибудь поручения?
— Боюсь, что целых два. Первое — в Лондоне, и оно простое. Ну, а что касается второго… Вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?
Когда я сказал, для чего мне это нужно, он согласился, хотя понял, что ему не придется участвовать в заседании совета.
— И будьте добры, одолжите мне фотоаппарат. Мой остался в машине… Да и чистая рубашка мне бы не помешала.
— В таком порядке?
— Да, пожалуйста.
Я мог бы пролежать на диване тысячу лет, но поборол себя, поднялся, забрал фотоаппарат и отправился наверх к Чико.
