Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится.
— Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью.
Я улыбнулся.
— Ну тогда до свидания.
— Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф.
— Я не играю в гольф.
— Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете.
Его глаза блеснули из-под нависших век.
— Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру.
— В Королевскую прокуратуру?
— Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела, связанных со скачками. Такого не забывают.
— В мае прошлого года, — сказал я. — Вы это имеете в виду?
— Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник.
— Чико Барнс?
Он кивнул.
— Да. Что-то в этом роде.
— Он женился, — сказал я. — Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи.
— Жаль.
— Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный.
— И его напугали. Вот почему он ушел.
Я был совершенно спокоен.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
— Я слышал, — сказал он, внимательно глядя мне в глаза, — что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало.
— Он женился, — сказал я.
Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью.
— Я слышал, — сказал он, — что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, — негодяй.
— Кто вам все это рассказал?
— У меня есть уши.
Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали.
— И где же вы это услышали? — спросил я.
— Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в «Баксе», «Турфе», «Гэррике»... там упоминают о таких случаях.
— И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю?
Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал:
— Один раз.
— Кто вам рассказал?
— Я дал слово.
— Кто-то из Жокейского клуба?
— Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали?
— Нет.
Он кивнул.
— Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету.
Если это вас так волнует — я больше ни от кого не слышал этой истории.
— Волнует. Это может подать пример другим подонкам.
— А что, на вас регулярно нападают?
— Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. — До вчерашнего вечера, подумал я. — Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты?
— Это оскорбительно. — Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. — Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид?
— Скотч. Воды побольше.
Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки.
— За здоровье, — провозгласил Татум, поднимая свой стакан.
— За выживание, — ответил я и выпил и за то, и за другое.
Он поставил стакан и перешел наконец к делу:
— Мне нужен человек сообразительный, непугливый и способный быстро сообразить в критических ситуациях.
— Таких нет.
— А как насчет вас? Я улыбнулся.
— Я тупой, большую часть времени страдаю от собственных комплексов, и еще мне снятся кошмары. Вы получите совсем не то, на что рассчитываете.
— Я получу человека, который написал рапорт о Квинте.
Я смотрел в стакан и не поднимал взгляда на его лицо.
— Если вы собираетесь сделать маленькому ребенку что-то, что ему не нравится, — сказал я, — например укол, вы сначала рассказываете ему, какой он храбрый, и надеетесь, что он позволит сделать это и не будет сопротивляться.
Воцарилось молчание, затем он усмехнулся. Здесь был какой-то подвох.
— Так что это за работа? — обыденно спросил я. Он подождал, пока четыре бизнесмена подойдут, закажут выпивку и удалятся со своими денежными разговорами за дальний от нас столик.
— Вы знаете такого Оуэна Йоркшира? — спросил Татум. Для новоприбывших он выглядел праздно, но только не для меня.
— Оуэн Йоркшир. — Я пошарил в памяти в поисках этого имени и нашел одни догадки. — Владелец пары лошадей?
— Да. А еще он владелец «Топлайн фудс».
— "Топлайн"... спонсор скачек в Эйнтри? А Эллис Квинт был почетным гостем на ленче, который давала «Топлайн» накануне Большого национального?
— Вот именно.
— Так в чем проблема?
— Надо проверить, не он ли манипулирует делом Квинта ради своей личной выгоды.
— Я слышал, что за этим делом кто-то стоит, — задумчиво сказал я.
— Найдите, кто это и что им надо.
— Попытаюсь. Но почему я? Почему не полиция? Почему не «старина Интернет»?
Он прямо посмотрел на меня.
— Потому что вы включаете в свои услуги молчание.
