— Я не должен давать ему инструкций вроде этой, — тихо сказал Дэвис.
— Да просто зароните в него эту мысль.
— Так как, Дэвис? — сухо сказал Арчи. — Наш мальчик не выказывает ни единого признака того, что кампания ненависти имела успех. Скорее наоборот, не так ли?
«Наш мальчик» встал, чувствуя слабость. Это был очень долгий день.
Арчи вышел вместе со мной и Чарльзом в прихожую и протянул руку на прощание. Чарльз сердечно пожал ее. Арчи взялся за мою кисть и посмотрел на вздувшиеся и глубокие рубцы, уже ставшие багровыми и черными.
— Вы весь вечер с трудом держали в руке стакан, — сказал он.
Моя рука оставалась рукой, и только это имело значение.
— Никаких объяснений? — спросил Арчи. Я покачал головой.
— Каменная стена говорит больше, — спокойно сообщил ему Чарльз.
Арчи, отпустив мою руку, сказал:
— Британский совет скачек хочет, чтобы вы проверили лояльность некоторых членов Совета. Сверхсекретное расследование.
— Они меня об этом не просили, — сказал я.
— Они просили меня, — сказал Арчи, и в его глазах блеснуло удивление. — Я сказал, что это сделаете вы — или никто.
— Никто, — сказал я. Он рассмеялся. — Вы начнете сразу после окончания дела Квинта.
Проблема в том, думал я, сидя рядом с Чарльзом в машине по пути в Эйнсфорд, что дело Квинта имеет шанс никогда не кончиться. Эллиса могут посадить в тюрьму, а могут и не посадить, но для нас обоих это будет не конец.
Одержимость Гордона может сделаться сильнее. Эллис может изуродовать не только лошадь. В них обоих заложено пренебрежительное равнодушие к живому.
Никто не может быть полностью защищен от человека с навязчивой идеей.
Нужно просто жить и не обращать внимания на угрозы. И я должен как-то отвадить Гордона от двери моей квартиры на Пойнтсквер. Чарльз сказал:
— Ты не думаешь, что перекачка файлов Йоркшира на твой компьютер безнравственное дело? Что это... воровство?
Он говорил без осуждения, но оно предполагалось. Я вспомнил наш давний спор о том, что благородно, а что — нет. Он сказал, что мое понимание чести сделало мою жизнь чистилищем, а я сказал, что он не прав, и что чистилище — это когда отказываешься от чести и знаешь, что сделал это. «Это только для тебя, Сид, — сказал он тогда. — Для всего остального мира это нетрудно».
Кажется, он применил ко мне мое же собственное необдуманное суждение.
Была ли кража сведений оправданна или нет? Я сказал, не извиняясь:
— Это было воровство и бесчестье, и я снова сделал бы это.
— А чистилище подождет?
Я с удивление спросил:
— Вы читали «Памп»?
Миль через пять он сказал:
— Это похоже на правду.
— Угу.
— "Памп" — это другой вид чистилища.
Я кивнул и лениво добавил:
— Приемная в чистилище.
Он нахмурился и с отвращением посмотрел на меня.
— Так значит, ад настал?
Он ненавидел неумеренные эмоции. Я остыл.
— Нет. Извините. Это был слишком длинный день.
Еще через милю он спросил:
— Как ты поранил руку?
Я вздохнул.
— А вы не будете нервничать, Чарльз, если я вам скажу?
— Нет. Все в порядке. Никакого беспокойства.
— Ну тогда... это Эллис упражнялся.
— Эллис?
— Ага. Лорд Тилпит и Оуэн Йоркшир смотрели, как Эллис развлекается.
Вот откуда они теперь знают, что он виновен в том, в чем его обвиняют. Если бы у Эллиса был секатор вместо гаечного ключа, у меня бы не было рук — и бога ради, Чарльз, смотрите на дорогу.
— Но, Сид...
— Не нервничайте. Вы обещали. Это быстро заживет. Если бы он хотел сегодня убить меня, он мог бы это сделать, но вместо этого он дал мне шанс на спасение. Он хотел... — Я сглотнул. — Он хотел заставить меня заплатить за свое поражение... и он заставил меня заплатить... и в понедельник в суде я постараюсь опозорить его навеки... Но я ненавижу это.
Он доехал до Эйнсфорда в молчании, в котором, как я понял, не было обвинения. Остановившись у дверей дома, он с сожалением сказал:
— Если вы с Эллисом были такими хорошими друзьями... ничего удивительного, что бедная Джинни не вынесла этого.
Чарльз увидел, как у меня застыло лицо.
— Что такое, Сид? — спросил он.
— Я... я мог сделать неверное предположение.
— Какое предположение?
— А? — слабо отозвался я. — Надо подумать.
— Тогда думай в постели, — легко сказал Чарльз. — Уже поздно.
Я думал половину ночи. Месть Эллиса жестоко терзала мои пальцы. Эллис связал мне кисти и дал тридцать секунд форы... Я мог бы быть мертв, подумал я, если бы мы не были друзьями.
В Эйнсфорде у меня были дубликаты всех вещей, оставшихся в автомобиле, — зарядник для батареек, бритва, одежда и все прочее, кроме сотового телефона. SIM-карта осталась у меня, но была бесполезна.
Проблема с отсутствием машины опять была решена с помощью «Теле-Драйв» — за мной заехали утром в воскресенье.
На предложение Чарльза провести день, отдыхая рядом с ним («Может, в шахматы сыграем?»), — я ответил, что собираюсь навестить Рэчел Фернс.
Чарльз кивнул.
— Возвращайся, если будет нужно.
— Всегда.
— Береги себя, Сид.
Рэчел, как сказала мне по телефону Линда, отпустили на один день из больницы.
— Да, приезжайте, — попросила она. — Вы нужны Рэчел.
Сама Рэчел выглядела бескровной — бледный призрак девочки из страны холмов. За те пять дней, что я ее не видел, синие тени у нее под глазами стали глубже, она похудела так, что впалые щеки, лысая голова и большие, окруженные тенями глаза делали ее похожей на экзотическую птичку.
На кухне Линда обняла меня и заплакала на плече.
— У нас хорошая новость, — сказала она, всхлипывая. — Они нашли донора.
— Но это чудесно.
Как вспышка надежды, подумал я, но Линда продолжала плакать.
— Он швейцарец. Он приезжает из Швейцарии в среду. Джо оплачивает его перелет и отель. Джо сказал, что деньги — не препятствие для его маленькой девочки.
— Тогда не плачьте.
— Да, но это может не сработать.
— Но ведь может и помочь. Где тут джин?
Она неуверенно засмеялась. Налила два стакана. Я не очень хотел джина, но ей нравился только джин. Мы выпили за будущее, и она заговорила о том, что на ленч будет паэлья.
