Эллис называет меня хитрым и жестоким — возможно, я и в самом деле таков.
Это он много лет назад прозвал меня Карбидом Вольфрама, потому что меня было нелегко... ну... устрашить. Он думает, что меня невозможно испугать, хотя тут он ошибается. Но это неважно. Так или иначе, хотя все может выглядеть по-другому, Эллис все это лето боялся меня. Вот почему он отпускал в передаче шуточки в мой адрес и натравил на меня Тилпита с его газетой. Он хотел победить меня насмешками.
Я сделал паузу. Никто из них не произнес ни слова. Я продолжал:
— Эллис тоже совсем не такой, каким кажется. Дэвис Татум считает, что он плейбой. Эллис высокий, красивый, обаятельный, его все любят. Все считают его очаровательным телеведущим. Но это не все. Кроме этого, он сильный, целеустремленный и властный, способный манипулировать другими. Люди недооценивают нас обоих по разным причинам — я выгляжу слабым, он легкомысленным, — но мы с ним не можем недооценивать друг друга. Внешне — мы давние друзья. Но в свое время мы были соперниками, а в скачках, вы уж мне поверьте, становится видно всю душу насквозь. Мы с Эллисом знаем мысли друг друга на таком уровне, когда нет места шуткам и болтовне. И на этом уровне мы тоже были друзьями. Вы с Дэвисом не можете поверить, что сам Эллис был той фигурой за сценой, а не Йоркшир, но мы с Эллисом знаем об этом. Эллис манипулировал всеми — Йоркширом, Тилпитом, «Памп», общественным мнением и этими своими хитроумными адвокатами, которые думали, что это они указывают ему, что делать.
— А вы, Сид? — спросил Норман. — Он и вас дергал за веревочки?
Я горько улыбнулся, не глядя на него.
— Эллис пытался.
— Я думал, это невозможно, — сказал Арчи. — Ему пришлось бы загнать вас под землю, чтобы остановить.
— Вы много узнали обо мне, Арчи. Я люблю выигрывать.
— Так почему вас не смутило то, что нельзя опровергнуть шропширское алиби Эллиса?
— Потому что Эллис так устроил.
— Что вы имеете в виду?
— С того момента, как было совершено нападение на жеребенка в Нортгемптоншире, адвокаты Эллиса упирали на то, что раз у него несокрушимое алиби на ту ночь — и могу поспорить, что он убедил их в этом, то это сводит на нет случай в Комб-Бассете. Они давили на прокуратуру, ходили по самому краю. Ничего, что два нападения случились по отдельности, возникло предположение, что если Эллис не мог совершить одно из них, то не совершал и второго.
— Конечно, — сказал Норман.
— Нет, — возразил я. — Он создал себе несокрушимое алиби в Шропшире и послал кого-то другого в Нортгемптон.
— Но никто не смог бы.
— Один человек мог. И сделал это.
— Но кто, Сид? — спросил Арчи.
— Гордон. Его отец.
Арчи и Норман оба застыли, как будто превратились в соляные столбы.
Нервы в моей правой руке проснулись. Я нажал волшебную кнопку, и они стали засыпать. Великолепно. Куда лучше, чем раньше.
— Он не мог этого сделать, — сдавленно произнес Арчи.
— Он сделал. — Это только ваше предположение. Вы ошибаетесь.
— Нет.
— Но, Сид...
— Я знаю, — вздохнул я. — Вы, я и Чарльз — все были гостями в его доме. Но он вчера вечером стрелял в меня. Посмотрите в «Памп».
— Но это же не означает... — слабо возразил Арчи.
— Я объясню. Подождите немного.
— Подождать?
— Я не железный.
Арчи выдавил улыбку:
— Я думал, что вы из вольфрама.
— Ага.
Они ждали.
— Гордон и Джинни, — сказал я, справившись с собой, — гордились своим замечательным сыном, своим единственным ребенком. Я обвинил его в преступлении, которое вызывало у них отвращение. Джинни стойко верила в его невиновность. Гордон, хоть и неохотно, столкнувшись с уликами, которые мы извлекли из его «Лендровера», должен был признаться себе, что это немыслимое дело — правда.
Арчи кивнул.
— Сильное давление на меня ничего Эллису не дало. Мне было плохо, но я был здесь, а тем временем срок суда все приближался и приближался. Какой бы одиозной фигурой я ни стал, я собирался описать в суде, в присутствии прессы и публики, как именно Эллис мог отрезать ногу жеребцу Бетти. Последствия суда — независимо от того, признают присяжные Эллиса виновным или нет, посадят в тюрьму или нет, — это было не главное. Сам суд и все эти улики могли убедить в его виновности достаточно народу, чтобы уничтожить навсегда рыцаря в сверкающих доспехах. «Топлайн фудс» не смогла бы — и уже не сможет — использовать эту «кругосветную» рекламу.
Я несколько раз глубоко вздохнул. Я слишком много говорил. Мне не хватало кислорода, не хватало крови.
— Возможно, мысль о шропширском алиби возникла постепенно, и бог знает, у кого первого. Эллис принял приглашение на бал. На этом строился весь план. Они считали его эффективным способом предотвратить суд.
Черт, подумал я, мне нехорошо. Старею.
— Вы должны помнить, что Гордон — фермер. Он привык к мысли о том, что смерть животного приносит выгоду. Я бы сказал, что смерть одного какого-то жеребенка ничего для него не значила по сравнению со спасением сына.
И он знал, где найти такую жертву. Он должен был найти замену секатору, который конфисковала полиция. Это было легко.
Арчи и Норман слушали, не дыша.
— Эллис способен на многое, но он не убийца. Если бы он им был, он мог бы стать серийным убийцей людей, не лошадей. Это стремление ко злу — я не понимаю его, но так бывает. Оторвать крылья у бабочки и все такое прочее. — Я задохнулся. — Эллис заставил меня пережить тяжелое время, но не дал убить меня. Он остановил Йоркшира. Он остановил своего отца вчера вечером.
— Люди могут ненавидеть, пока не доведут себя до припадка, — согласился Арчи. — Очень немногие способны убить.
— Гордон Квинт попытался, — заметил Норман. — И почти преуспел.
— Да, — согласился я. — Но это не помогло Эллису.
— Да что же это?
— Нужно вернуться немного назад.
Я слишком устал, но с этим лучше было покончить.
— Вы помните тот лоскут, который дали мне? — спросил я у Нормана.
— Да. Вы что-нибудь сделали с ним?
Я кивнул.
— Какой лоскут? — спросил Арчи. Норман описал ему, как в Нортгемптоне нашли секатор, завернутый в грязную тряпку.
— Местная полиция нашла секатор в живой изгороди, — сказал я. — Полицейские принесли его в офис, когда я был там. Там были владелицы конюшни — мисс Ричардсон и миссис Бетани, а еще там была Джинни Квинт, которая дружила с обеими и приехала утешить их и выразить сочувствие. Джинни высказала мне, как она меня презирает за то, что я несправедливо обвинил ее дорогого сына. Оболгал своего друга. Она почти что назвала меня Иудой.
