– Я ненавижу свою работу, когда речь идет о детях. И рад, что такие случаи редки. Всего третий за двадцать пять лет моей службы.
– А что вы собирались сообщить мне вчера по телефону? – спросил я.
– Судмедэксперты получили результаты. Да, это то самое оружие, из которого был убит Уокер. И Бартон явно стрелял из него в день своей смерти. На его руках остались следы пороха. И на рукаве тоже.
«О черт», – подумал я.
– И вы верите, что это было самоубийство?
– В Теймз Валли все согласны с таким мнением, у них полное единодушие. Но пусть решает следователь.
– Разве вам не кажется странным, что оружие по-прежнему было у него в руке? Оно непременно должно было выпасть, когда он выстрелил, не так ли?
– В случаях самоубийства человек нередко крепко сжимает оружие и оно не падает. Нечто вроде рефлекса. После смерти пальцы трудно бывает расцепить. Инспектор Джонсон признался, что не без усилий вырвал оружие из руки Бартона. Посмертное окоченение и все такое.
Он поделился со мной множеством информации. Ее было даже больше, чем мне нужно.
– Вы продолжаете расследовать обстоятельства смерти Хью Уокера? – осведомился я.
– Мы сейчас ждем дознания.
Я понял, что его слова означают «нет».
– А как насчет того, что Билл Бартон был уже мертв, когда выстрелил из оружия? – решил выяснить я.
– Что вы имеете в виду? – изумился Карлисл. – Как он мог выстрелить, если был уже мертв?
– Предположим, вы хотите замаскировать убийство под самоубийство. Сначала вы стреляете Биллу в рот. Потом вкладываете оружие в его мертвую руку и снова нажимаете спусковой крючок, в этот раз его пальцем. Все, цель достигнута. На руке повсюду видны следы пороха, и никто не сомневается в самоубийстве.
– Но из револьвера был произведен лишь один выстрел.
– Откуда вы знаете? – поинтересовался я.
– Согласно Джонсону, в цилиндре был только один использованный патрон.
– Убийца мог заменить пустые патроны новыми.
– Тогда отчего же не нашли вторую пулю? – задал резонный вопрос Карлисл.
– Возможно, инспектор Джонсон ее как следует и не искал.
Глава 11
Приехав на скачки в Ньюбери. я то и дело оборачивался по сторонам и вновь расспрашивал о Хью Уокере и Билле Бартоне. Одно дело – обсуждать проблему с Карлислом, но продолжать подвергать сомнению теорию всепоглощающего чувства вины, приведшего к самоубийству, здесь, на ипподроме, могло оказаться опрометчивым и опасным. Особенно после короткого сообщения, направленного Марине прошлым вечером. Я помахал искусственной рукой привратнику, который взмахнул мне в ответ своей и пропустил как старого знакомого. Потом я припарковался на стоянке для тренеров и жокеев.
Рядом с моей машиной остановился огромный «Ягуар», и из него выбрался Эндрю Вудвард.
– Хэлло, Сид, – поздоровался он. – Как дела?
– Спасибо, мистер Вудвард. Отлично. – Я никогда не называл его Эндрю.
– Мне сказали, что я могу с тобой проконсультироваться.
– О чем? – спросил я.
– О рекомендации. Я принимаю в свою конюшню второго ассистента. Для одного у меня сейчас слишком много лошадей.
Я вспомнил, что Джонни Энстон забрал у Билла своих. Другие владельцы, наверное, последовали его примеру.
– Что я могу для вас сделать?
– Чуть ли не каждый советует мне проверять полученные рекомендации у Сида Холли. – Судя по его тону, он был с этим не согласен. – Я и сам неплохо разбираюсь в людях, но уж если ты здесь, то, будь добр, подтверди мне одну характеристику.
– Какую?
– Поделись своим мнением о кандидате, которого я выбрал.
– Охотно вам сообщу, если мне о нем что-нибудь станет известно.
– Точнее, о ней. Девушку зовут Джульет Бёрнс. Она работала у Бартона.
– Я с ней знаком, – откликнулся я. «Недолго же она искала работу», – мелькнуло у меня в голове.
– Ну и что ты о ней думаешь?
– Я ее не слишком хорошо знаю, но был дружен с ее отцом и видел ее еще ребенком. А в последнее время раза два встречался с нею у Бартона. – Я не стал говорить ему, что одна встреча произошла сразу после того, как Джульет обнаружила своего шефа со снесенной выстрелом половиной головы. И вспомнил вечер, когда она обходила стойла. – Кажется, она хорошо управляется с лошадьми. Но, если хотите, я подробнее проверю ее рекомендацию.
– Так я и знал, что потеряю время даром. И зачем только я к тебе обратился? Любой человек из мира скачек мог бы мне это сообщить, – злобно ухмыльнулся он. – Не понимаю, что в тебе находят люди. По-моему, ты просто бывший жокей.
Он повернулся и отошел.
– Мне тоже кое-что известно! – выкрикнул я ему вслед. – Две ваши знакомые дамы – владелицы лошадей – платят вам немалые деньги, совсем не тренерские, за использование их имен для рекламы вашей конюшни.
Он остановился и неторопливо оглянулся на меня.
– Это чушь, – заявил Вудвард.
– Вы и сами являетесь владельцем лошадей.
В этом не было ничего незаконного, просто небольшой обман игроков, делавших ставки. Однако Жокей-клуб не одобрял подобную практику. Я знал и о его романе с одной из упомянутых дам.
– Ты строишь предположения, и не более того. Никаких доказательств у тебя нет, – жестко отрезал он.
– Уж как вам нравится.
– Где это ты пронюхал?
– Повторяю, мне о вас кое-что известно. – Я умолчал о своем откровенном разговоре со второй владелицей лошадей. С нею у него не было романа, и она выдала мне эти обрывки информации из ревности к сопернице.
– А кто еще об этом знает? – насторожился он.
– Никто, – ответил я. – Пока что.
– Ну и держи свой проклятый язык за зубами. Слышишь меня, а не то пожалеешь. – Вудвард опять повернулся и зашагал ко входу на ипподром.
«Черт, – подумал я. – Почему я нарвался на оскорбление? Конечно, пустяк, но противно. И почему стал доказывать ему, что я не просто бывший жокей? Отчего нажил себе нового врага, когда мне так нужны друзья и без них расследование топчется на месте? Это было глупо, очень глупо».
Настроение сразу испортилось, я старательно избегал столкновений с Эндрю Вудвардом и никому не упоминал ни о Хью Уокере, ни о Билле Бартоне. Даже погода вступила в заговор с силами зла, усугубив мое уныние. Ясное свежее утро сменилось холодным сырым полуднем, а я не взял с собой пальто. Оставил его в Лондоне из-за спешных сборов прошлым вечером.
Вудвард выиграл в большом заезде. При вручении приза он с сияющим видом стоял под дождем. Это был приз одного из не плативших ему владельцев, у которого хватило ума не присутствовать на скачках.
