Я кивнул и прошел в комнатку за залом заседаний, в которой стоял квадратный полированный стол в окружении четырех или пяти стульев. На столе лежал экземпляр «Что Происходит...», уже истрепанный от многоразового прочтения.
— Ну, Тим, — сказал мой дядя, входя в комнату вслед за мной, — ты знаешь, что все это означает?
Я покачал головой.
— Нет.
Мой дядя что-то проворчал про себя и сел, жестом позволив нам с Генри сесть рядом. Генри мог быть председателем, мог даже зваться в служебное время боссом дядюшки Фредди, но седовласому старому тирану помимо всего еще принадлежало личное право собственности на само здание, и он издавна привык обходиться со всеми здесь как с гостями.
Генри рассеянно повертел в руках газету.
— Что вы думаете? — обратился он ко мне. — Кто... вы думаете?
— Может быть, и никто.
Он едва заметно улыбнулся.
— Подстрекатель?
— Гм. Ни одной конкретной детали. Как и в прошлый раз.
— В прошлый раз, — сказал Генри, — я спрашивал у издателя газеты, откуда он получил информацию. Он ответил, что не раскрывает источники. Бесполезно спрашивать вновь.
— Нераскрываемые источники, — фыркнул дядюшка Фредди. — Никогда им не верьте.
Генри сказал:
— Гордон считает, что вы, Тим, сможете поднять дела и узнать, сколько предприятий, если они вообще есть, занимают у нас средства под пять процентов. Вряд ли таких много. Те, что остались со времени, когда проценты были низкими. Те, что когда-то выговорили у нас долгосрочный фиксированный процент. — Он не стал упоминать, что, когда пришло его время, он положил конец таким невыгодным соглашениям, связывающим нас по рукам и ногам. Если есть среди них хоть одно недавнее, вы сможете его вычислить?
— Я посмотрю, — сказал я. Мы оба знали, что на это нужны не часы, а дни, а в результате может выйти пшик. Мошенничество, если таковое имело место, могло продолжаться десятилетие. Полвека. Ловкий мошенник может очень долго заниматься своим делом и не попадаться на глаза, пока кто-нибудь случайно его не уличит. Может быть, легче окажется выяснить, кто смог его уличить и почему он обратился в газету, а не в банк.
— Так или иначе, — сказал Генри, — не только поэтому мы попросили вас подняться сюда.
— Нет, — проворчал мой дядя. — Пора тебе стать директором.
Мне показалось, я ослышался.
— Э-э... кем?
— Директором. Директором, — раздраженно повторил он. — Таким типом, который сидит в правлении. Похоже, ты никогда о них не слышал.
Я оглянулся на Генри, который улыбался и кивал.
— Но, — сказал я, — вот так вдруг...
— То есть ты не возьмешься? — требовательно вопросил мой дядя.
— Нет. Возьмусь.
— Отлично. Не подведи меня. Я положил на тебя глаз, еще когда тебе было восемь.
Должно быть, на моем лице выразилось изумление.
— Ты рассказывал мне тогда, — объявил дядя, — сколько ты сэкономил и сколько у тебя будет, если ты вложишь сэкономленный в месяц фунт из четырех процентов по сложной процентной ставке на сорок лет, к каковому времени ты станешь очень старым. Я записал твои цифры, произвел подсчет, и ты оказался прав.
— Это же только формула, — сказал я.
— Ясное дело. Сейчас ты это сможешь подсчитать, если тебя разбудить среди ночи. Но в восемь лет?! Ты унаследовал дар, вот что. Тебя просто искалечило воспитание. — Он печально покачал головой. — Посмотри, как жил твой отец. Мой младший брат. Веселье, выпивка и ни одной мысли в голове, да и откуда, ведь он опоздал, когда раздавали мозги. Посмотри, как он потакал твоей матери, позволяя ей так рисковать деньгами. Посмотри на жизнь, которую он дал тебе. Одни удовольствия, не считаясь с ценой. Тогда я чуть не потерял веру в тебя. Думал, что с тобой все кончено. Но я знал, что дар у тебя есть, просто он спит, и если его растолкать, он проснется. И вот ты здесь, и я оказался прав.
Я намертво лишился дара речи.
— Мы пришли к соглашению, — сказал Генри. — Сегодня утром на заседании правления все единодушно признали, что пора следующему Эктрину занять свое законное место.
Я подумал о Джоне и о новом приливе ненависти, которую вызовет мое повышение. И медленно проговорил:
— Назначили бы вы меня директором, если бы меня звали Джо Смит?
Генри хладнокровно сказал:
— Может быть, не в этот именно раз. Но, уверяю вас, довольно скоро.
Вам, кроме всего прочего, почти тридцать три, а я стал членом правления в тридцать четыре.
— Благодарю вас, — сказал я.
— Не беспокойтесь, — сказал Генри, — вы это заслужили. — Он поднялся и церемонно пожал всем руки. — Ваше назначение официально состоится первого ноября, ровно через неделю. Тогда мы пригласим вас на краткое собеседование в зале заседаний, а потом на ленч.
Они оба должны были понимать, насколько глубоко я счастлив, и сами, казалось, были довольны. Аллилуйя, подумал я. Я сделал это. Я попал сюда...
Я начал честно.
Генри вышел вместе со мной к лифту, все еще улыбаясь.
— Они несколько месяцев не могли решиться, крутили то так, то эдак, — сказал он. — С тех пор как вы приняли мои дела, когда я заболел. И вот сегодня утром я рассказал им про ваши новости от мультипликатора. Кое-кто заявил, что это просто везение. Я объяснил им, что вам последнее время слишком часто везет, чтобы это было просто совпадением. Так что вы здесь.
— Не знаю, как благодарить вас...
— Это ваша заслуга.
— У Джона будет припадок.
— Вас его зависть не заденет.
— Просто мне это не нравится, — сказал я.
— А кому нравится? Глупый человек, он сам портит свою карьеру.
Генри самолично известил весь офис, и Джон, побледнев, на негнущихся ногах покинул комнату.
Неделей позже я неуверенно принял официальное назначение, а также приглашение на первый ленч и через несколько дней, как водится, привык к новому обществу и к более высокому уровню осведомленности. В отделах узнают о решениях, которые уже приняты; в обеденном зале узнают о решениях, которые будут приняты.
— Наше ежедневное совещание, — пояснил Генри. — Гораздо легче, когда каждый может просто сказать, что думает, и никто не подает докладных записок.
На обеде обычно присутствовали от десяти до пятнадцати директоров, хотя при крайней необходимости продолговатый овальный стол мог вместить двадцать три человека — весь личный состав. Люди то и дело исчезали к телефону и по делам. Сделки, покупка и продажа акций были первой необходимостью, еда — второй.
— По средам всегда подают барашка, — говорил Генри у буфета, выбирая себе пару постных котлет и гарнир. — Цыплята по вторникам, бифштекс по четвергам. — Генри никогда не ест жареного.
