— После первых трех лет номинации могут измениться в цене и фактически часто идут с аукциона, но, конечно, в течение первых трех лет цены фиксированы.
— Почему «конечно»?
Она устало вздохнула.
— Потому что первые три года неизвестно, каким будет потомство этого жеребца. Кобылы вынашивают жеребят одиннадцать месяцев, и первый помет не может выступать на скачках, пока не достигнет двух лет. Если вы произведете подсчет, вы поймете, что жеребец будет стоять в стойле три сезона и, следовательно, покроет сто двадцать кобыл, прежде чем наступит решающий момент.
— Верно.
— Так что при фиксированном взносе за жеребца в первые три года вы делите стоимость жеребца на сто двадцать, вот и все. Это и есть взнос, назначаемый за жеребца, за то, что он покроет кобылу. Из этого и состоит сумма, которую вы получаете, если продадите свою номинацию.
Я прищурился.
— Это значит, — сказал я, — что если вы продадите ваши номинации за три года, то возместите полную сумму вашего первоначального вклада?
— Именно так.
— А после этого... каждый раз, каждый год, когда вы продаете ваши номинации, это чистый доход?
— Да. Облагаемый налогом, разумеется.
— И как долго это может продолжаться?
Она пожала плечами.
— Десять-пятнадцать лет. Зависит от потенции жеребца.
— Но это...
— Да, — кивнула она. — Одно из самых выгодных вложений капитала на свете.
Бар за нашими спинами наполнялся людьми, они громко разговаривали и дышали себе на пальцы, спасаясь от промозглого уличного холода. Урсула Янг одобрила согревающее в виде виски с имбирной настойкой, а себе я заказал кофе.
— Вы не пьете? — с легким неодобрением поинтересовалась она.
— В дневное время не особенно.
Она неопределенно кивнула, ее взгляд бегло обследовал окружающее общество, ее мысли уже вернулись к повседневным делам.
— Еще вопросы есть? — сказала она.
— Я обязательно подумаю, как только мы расстанемся.
Она кивнула.
— Я буду здесь до конца скачек. Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня около весовой.
Мы уже собирались расходиться, когда в бар вошел человек, чью внешность, раз увидев, невозможно забыть.
— Кальдер Джексон! — воскликнул я.
Урсула покосилась через плечо.
— Да, это он.
— Вы его знаете? — спросил я.
— Его все знают. — Она говорила подчеркнуто ровным тоном, как бы не желая выдавать своих мыслей. Та же самая реакция, отметил я, которую он вызывал у Генри, у Гордона и у меня.
— Вам он не нравится? — предположил я.
— Ни то, ни другое. — Она пожала плечами. — Он для меня часть общей картины. Судя по тому, что о нем говорят, он иногда добивается потрясающих результатов. — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Наверное, вы видели его по телевизору, когда он превозносил значение трав?
— Я встречался с ним в июне, — сказал я, — в Аскоте.
— Бывает. — Она поднялась со стула, и я встал вместе с ней, искренне благодаря ее за помощь.
— Не за что, — сказала она. — Всегда к вашим услугам. — Она помолчала. — Думаю, нет смысла спрашивать, из-за какого жеребца затевалась эта болтовня?
— Извините, нет. Это касается клиента.
Она слегка улыбнулась.
— Вы знаете, где меня искать, если вам понадобится агент.
Чтобы добраться до двери, мы должны были пройти рядом с Кальдером.
Мимоходом я подумал, узнает ли он меня, вспомнит ли через столько месяцев.
В конце концов, я не был запоминающейся личностью, просто стандартные шесть футов без малого, глаза, нос и рот, расположенные примерно в нужных местах, а сверху темные волосы.
— Привет, Урсула, — сказал он, и его голос легко пробился сквозь общий гул. — Ужасно холодный день.
— Кальдер. — Она кивнула ему, как знакомому. Его взгляд скользнул по моему лицу, миновал его и вновь обратился к моей спутнице. Затем последовала классическая сцена узнавания. Он застыл, посмотрел опять на меня, глаза его удивленно расширились.
— Тим, — недоверчиво сказал он. — Тим... — И защелкал пальцами, воспроизводя в памяти трудную фамилию. — Тим Эктрин!
Я кивнул. Он обратился к Урсуле:
— Вы знаете, что Тим спас мне жизнь?
Она изумленно выслушала его объяснение, потом изумленно спросила, почему я ей не рассказал.
— Разумеется, я об этом читала, — сказала она. — И была очень рада, что вы уцелели, Кальдер.
— Вы больше ничего об этом не слышали? — спросил я его. — От полиции, от кого-нибудь еще?
Он покачал кудрявой головой.
— Ничего не слышал.
— Мальчик не сделал второй попытки?
— Нет.
— Вы хоть сколько-нибудь представляете, откуда он взялся? — спросил я. — Я знаю, вы сказали полиции, что не знаете, но... ну, может, вам просто нужно было так сказать.
Однако он весьма решительно покрутил головой и сказал:
— Если бы я мог помочь в поимке маленького ублюдка, я бы тотчас это сделал. Но я не знаю, кто это был. Я, строго говоря, его и не разглядел толком, но твердо знаю, что я, дьявол побери, его никогда не видел.
— Как идут исцеления? — поинтересовался я. — Трепетные прикосновения?
Его глаза коротко вспыхнули; с его точки зрения вопрос, видимо, был верхом дерзости и невоспитанности, но вспомнив, должно быть, что обязан мне жизнью, он ответил любезно:
— Вознаграждаются. Приятно знать, что приносишь пользу.
Стандартные ответы, подумал я. Как всегда.
— Ваши конюшни полны, Кальдер? — спросила Урсула.
— Если потребуется, всегда есть вакансия, — обнадежил он. — Вы хотите послать ко мне лошадь?
— У одной моей клиентки есть жеребчик-двухлетка, который едва на ногах стоит, и тренер уже отчаялся понять, в чем дело. Она — в смысле клиентка — вспомнила о вас.
— Я хорошо справляюсь с общей слабостью такого вида.
Урсула нерешительно наморщила лоб.
— Она переживает, что Ян Паргеттер сочтет ее вероломной, если она отошлет вам своего жеребенка. Паргеттер уже несколько недель его лечит, да, видно, безуспешно.
Кальдер увещевающе улыбнулся.
— Мы с Яном Паргеттером в хороших отношениях, уверяю вас. Он иногда даже уговаривает владельцев посылать ко мне лошадей. Очень мило с его стороны. Понимаете, мы совместно обсуждаем каждый случай и приходим к соглашению. В конце концов, мы оба считаем, что первоочередная наша цель — выздоровление пациента. — Снова мелькнуло впечатление, что он повторяет заученные слова.
