Я кивнул.
— Потом у нас есть жеребята, которых кобылы родили прошлой весной, и, разумеется, три жеребца. Общее число на данный момент семьдесят восемь.
— А следующей весной, — спросил я, — к вашим жеребцам будут прибывать кобылы?
— Правильно. — Он кивнул. — Их привозят сюда за месяц или за пять недель до того, как должны появиться на свет те жеребята, которых они уже вынашивают, чтобы они оставались около жеребцов в течение следующего месяца. Они рожают жеребят здесь, ведь жеребята слишком нежны, чтобы сразу после рождения отправляться в путь.
— И... как долго они остаются здесь?
— Около трех месяцев, а дальше мы надеемся, что кобыла с жеребенком вне опасности.
— Так что пауза небольшая, — заметил я. — Между... ээ... беременностями?
Он взглянул на меня с вежливой насмешкой.
— Кобылы могут забеременеть уже через девять дней после того, как ожеребятся, но мы обычно считаем, что это рановато для случки. Половая охота — течка, как вы бы назвали — длится шесть дней, потом наступает интервал в пятнадцать дней, затем опять шестидневная течка, и на этот раз мы их случаем. — Он добавил:
— Природа не машина, и этот цикл не работает с точностью до минуты. У некоторых кобыл течка длится всего два дня, у других вплоть до одиннадцати. Мы стараемся, чтобы кобыла была покрыта два или три раза, пока она в течке, тогда больше шансов, что она понесет. Многое зависит от суждения конюха, и у меня как раз сейчас работает замечательный парень, у него на кобыл шестое чувство, можно сказать.
Он быстро провел меня через первый большой прямоугольный двор, мимо денников, в которых были открыты верхние половинки двойных дверей — оттуда с любопытством высовывались длинные темные лошадиные морды, — и через проход в дальнем конце, который вел во второй двор почти такого же размера, но там двери были сплошь закрыты.
— Ни один из этих денников в настоящее время не занят, — пояснил хозяин, обведя рукой кругом. — Эти места понадобятся к тому времени, как прибудут кобылы.
За вторым двором располагался третий, гораздо меньше, и там двери тоже были закрыты.
— Денники жеребят, — объяснил Оливер Нолес. — Сейчас, разумеется, они все пусты.
Черный пес семенил впереди нас, зная дорогу. Вслед за денниками жеребят открылся широкий проход между двумя маленькими загонами примерно по пол-акра каждый, а в конце прохода слева выросло довольно обширное строение с рядом окон под самой крышей.
— Случный сарай, — лаконично прокомментировал Оливер Нолес, извлекая из кармана брюк увесистую связку ключей и отпирая дверцу, вделанную в огромные раздвижные ворота. Он жестом пригласил меня внутрь, и я очутился на голом бетонном полу, окруженном белыми стенами с окнами высоко наверху, через которые слабо светило гаснущее солнце.
— В течение сезона пол здесь, разумеется, покрыт торфом, — сказал хозяин.
Я неопределенно кивнул и подумал о том, что в этом тихом месте целенаправленно зарождается жизнь; затем мы прозаически вернулись во внешний мир, и Оливер Нолес вновь запер за нами дверь.
По следующему короткому проходу между двумя загонами поменьше мы попали в очередной двор, на этот раз маленький, всего на шесть денников; в том же ряду были помещения, где хранились фураж, сено и торф, а также подсобка с инструментами.
— Жеребцы, — сказал Оливер Нолес. Немедленно из открытых верхних дверок высунулись три головы, три пары живых темных глаз пытливо следили за нами.
— Ротабой, — сказал хозяин, подходя к первой голове и неожиданно извлекая из кармана морковку. Черные подвижные губы дохнули на раскрытую ладонь и осторожно взяли лакомство; крепкие зубы похрустели, и Ротабой слегка подпихнул Оливера Нолеса, требуя следующей порции. Оливер Нолес достал другую морковку, протянул ее тем же жестом и мимоходом потрепал конскую шею.
— В следующем году ему будет двадцать лет, — сказал хозяин. — Стареем, а, приятель?
Он прошел к следующему деннику и повторил морковный ритуал.
— Это Летописец, ему шестнадцатый.
У третьего денника он сказал:
— Это Длиннохвостый, — и оделил его угощением и похлопыванием. Длиннохвостому первого января исполнится двенадцать.
Он остановился, немного отойдя от лошади, так что мог видеть все три головы сразу, и сказал:
— Ротабой был выдающимся жеребцом и остался им, но трудно всерьез ожидать, что он протянет больше двух сезонов. Летописец имеет успех, среди его потомства много призеров, но среди них нет абсолютно первоклассных, как жеребята от Ротабоя. Длиннохвостый оказался не настолько удачным, как я надеялся. От него пошло племя скорее стайеров, чем спринтеров, а мир сегодня сходит с ума по быстроногим двухлеткам. Потомство Длиннохвостого обыкновенно достигает вершин в три, четыре, пять и шесть лет. Кое-кто из его первенцев теперь хорошо себя показал в стипльчезе.
— Разве это плохо? — спросил я, хмурясь, поскольку в его голосе не слышно было особой радости.
— Я должен снизить взнос за него, — сказал хозяин. — Люди не хотят посылать элитных племенных кобыл к жеребцу, от которого рождаются исключительно стиплеры.
Помолчав, он сказал:
— Видите, почему мне нужна здесь новая кровь. Ротабой стар, Летописец — середнячок, Длиннохвостый не в моде. Я должен буду в скором времени заменить Ротабоя, и мне необходимо быть уверенным, что замена будет по крайней мере равноценной. Престиж конного завода, я не говорю сейчас о прибылях, зависит от того, насколько привлекают внимание его жеребцы.
— Да, — сказал я. — Понимаю.
Ротабой, Летописец и Длиннохвостый утратили интерес к разговору и надежду на возвращение к морковной теме и один за другим попрятались в денники. Черный охотничий пес ошалело носился кругом, наслаждаясь невообразимыми ароматами, а Оливер Нолес собрался вести меня обратно к дому.
— На больших конных заводах, — сказал он, — можно встретить жеребцов, принадлежащих синдикатам.
— Сорок паев? — подсказал я.
Он коротко усмехнулся.
— Верно. Жеребцы могут принадлежать любому числу людей от одного до сорока. Когда я впервые приобрел Ротабоя, у меня была одна партнерская доля из шести. Я выкупил две из них — партнеры нуждались в деньгах, — так что теперь мне принадлежит половина. Это значит, что у меня каждый год есть двадцать номинаций и никаких проблем с их продажей, что больше всего радует. — Он вопросительно взглянул на меня, проверяя, понял ли я; что, спасибо Урсуле Янг, мне удалось.
— У Летописца я единственный владелец. Поначалу он дорого стоил, как и Ротабой, но так как он среднего уровня, то и взнос за него приходится назначать средний. Мне не всегда удается заполнить все его сорок мест, и когда такое происходит, я случаю его со своими собственными кобылами и продаю получившихся жеребят годовиками.
