Помимо вышеозначенных оговорок жеребец считался застрахованным на случай смерти от любых естественных причин, на случай гибели в аварии, если произойдет непредвиденный побег (эту возможность следовало всемерно предотвращать, грубая небрежность служила основанием для отказа), на случай смерти в огне при пожаре конюшни, на случай смерти, умышленно причиненной человеком. Он был полностью застрахован на случай умышленной или случайной кастрации, на случай этого же повреждения, причиненного ветеринаром, действующим из лучших побуждений. Он был застрахован по скользящей шкале на случай бесплодия, вопрос о его полной стоимости мог встать, если он на сто процентов оказывался бесплодным (результаты лабораторных тестов не считались достаточно убедительными).
Он был застрахован против случайного или умышленного отравления, против импотенции, наступившей в результате перенесенного несмертельного заболевания, против недееспособности или фатальных телесных повреждений, причиненных ему другой лошадью.
Он был застрахован против объектов, падающих с неба, против механических объектов, могущих наехать на него на земле, против деревьев, могущих на него свалиться, против скрытых ям, могущих оказаться у него под копытом.
Он был застрахован против любого мыслимого несчастья, кроме одного.
Он не был застрахован против выхода из бизнеса из-за появления у его потомства врожденных аномалий.
Появился Оливер, неся на подносе две кухонные кружки, в которых был чай, не кофе. Он поставил поднос на стол и взглянул на мое лицо, но, похоже, его отчаяние уже трудно было усугубить.
— Итак, — сказал он, я не застрахован на случай владения здоровым сильным жеребцом, к которому никто не будет посылать своих кобыл.
— Не знаю.
— Да... Я уже вижу. — Он слегка вздрогнул. — Когда составлялся полис, шесть человек — я, двое ветеринаров, помимо самих страхователей, пытались учесть любую случайность... предохраниться от нее. Мы внесли туда все, что могло прийти в голову. — Он сглотнул. — Никто... никто и подумать не мог о целом поколении жеребят-уродцев.
— Верно, — сказал я.
— То есть заводчики по желанию обычно страхуют своих кобыл и жеребят, чтобы возместить взнос за жеребца, но не всегда — это дорого. А я... я заплатил громадные деньги... и одно-единственное... только одно, чего мы не могли предусмотреть... не могли представить... оно и случилось.
Полис, на мой взгляд, был чересчур детализирован. Можно было написать что-то вроде: «любой фактор, ведущий к тому, что конь не может быть использован в целях племенного разведения»; но, видимо, у страхователей не поднялась бы рука подписать бумагу, дающую возможность для разночтений и интерпретаций. В любом случае вред был причинен. Всеохватывающие полисы слишком часто не имеют в виду того, что в них написано, и никакая страховая компания не выплатит страховку, если сможет этого избежать.
Моя кожа стала липкой на ощупь. Три миллиона фунтов, принадлежащих банку, и два миллиона, собранных по подписке у частных лиц, завязаны были на лошадь, и если Оливер не сможет расплатиться, именно мы потеряем все.
Я рекомендовал эту ссуду. Генри ввязался в авантюру, Вэл и Гордон выразили желание, но именно мой доклад дал ход делу. Я мог предвидеть обстоятельства не больше, чем Оливер, но давило жуткое ощущение личной ответственности за беду.
— Что мне делать? — повторил он.
— С кобылами?
— Со всем вместе.
Я не смотрел на него. Несчастье, которое для банка означало потерю лица и глубокую прореху в прибылях, а для частных вкладчиков — болезненную финансовую неудачу, для Оливера Нолеса было тотальным крушением.
Если Сэнд-Кастл не сможет оправдать расходы; Оливер станет банкротом.
Его дело не было компанией с ограниченной ответственностью, а значит, он потеряет свой завод, своих лошадей, свой дом; все, чем владел. К нему, как и к моей матери, придут судебные исполнители, вынесут мебель, и все нажитое, и книги, и игрушки Джинни... Я мысленно встряхнулся и сказал:
— Во-первых, не надо суетиться. Сохраняйте спокойствие и никому не говорите того, что сказали мне. Дождитесь новых известий о жеребятах... с изъянами. Я проконсультируюсь с другими директорами «Эктрина», и посмотрим, можно ли будет потянуть время. В смысле... Я ничего не обещаю, но мы, наверное, попробуем приостановить выплату ссуды, пока не рассмотрим другие возможности.
Оливер растерялся.
— Какие возможности?
— Ну... скажем, новые анализы. К примеру, если первоначальный анализ семени Сэнд-Кастла был проведен небрежно, можно будет доказать, что его сперма всегда была в некотором смысле неполноценной, и тогда страховой полис вас прикроет. По крайней мере, есть хороший шанс.
Страхователи, подумалось мне, в этом случае предъявят иск той лаборатории, где первоначальные анализы были признаны безупречными, но это была проблема Оливера, а не моя. Главное, что он слегка приободрился и рассеянно отхлебнул чаю.
— А кобылы? — спросил он.
Я покачал головой.
— Вы должны честно сказать их владельцам, что Сэнд-Кастл непригоден к делу.
— И вернуть взносы, — уныло сказал он.
— Хм.
— Сегодня он покрыл двух, — вздохнул Оливер. — Я ни о чем не сказал Найджелу. Понимаете, это он занимается расписанием случек. Он большой специалист насчет кобыл, он знает, когда они восприимчивей всего. Я полагаюсь на его суждение, а сегодня утром он доложил мне, что две кобылы готовы для Сэнд-Кастла. Я просто кивнул. Чувствовал себя мерзко. Но ничего ему не сказал.
— И сколько еще осталось, э-э... непокрытых?
Он сверился со списком, слегка шевеля губами.
— Та, которая еще не ожеребилась, и... еще четыре.
Я оцепенел. Тридцать пять кобыл несли это семя.
— Кобылу, которая должна ожеребиться, — безжизненно произнес Оливер, — в прошлом году случили с Сэнд-Кастлом.
Я вытаращился на него.
— Вы хотите сказать... что один из его жеребят родится здесь?
— Да. — Он потер лицо рукой. — Со дня на день.
За дверью послышались шаги, и влетела Джинни с вопросительным: «Па?»
Тут же она заметила меня, и ее лицо осветилось.
— Привет! Ой, как здорово. Я и не знала, что вы приедете.
Я поднялся, чтобы тепло поприветствовать ее, как обычно, но она сразу почувствовала что-то не то.
— В чем дело? — Она посмотрела мне в глаза, перевела взгляд на отца. — Что произошло?
— Ничего, — сказал он.
— Папа, ты врешь. — Она вновь повернулась ко мне. — Объясните мне.
Я ведь вижу, случилось что-то плохое. Я больше не ребенок. Мне уже семнадцать.
— Я думал, что ты в школе, — сказал я.
