— Вы меня увольняете? — спросил я.
Его рука повисла в воздухе.
— Мой мальчик, мне просто в голову не пришло, что вы можете захотеть остаться.
— Тем не менее это так.
Он поколебался, вздохнул и сказал:
— Ну что ж, не хотелось мне этого говорить, но без Серла и вас агентству пришлось отказаться от многих заказов, а мы не можем себе этого позволить. Никоим образом. А потому, если бы вы поработали, пока я не получу известий от Серла или не найду ему замену, я был бы вам признателен. Весьма признателен.
Если он говорил именно то, что думал, я решил воспользоваться моментом.
— В таком случае мог бы я взять отгул на три дня через две недели? В Челтенхеме разыгрывается Золотой кубок, и мне надо там выступать.
Он кивнул и сказал:
— Назовите точные даты, и я не буду назначать на них перевозки.
Я сразу же сообщил, в какие дни буду занят, и отправился в кабинет Саймона, размышляя на ходу, что с Ярдманом удивительно легко ладить, что бы мне ни подумалось о нем поначалу, особенно в первую встречу.
На стене кабинета Саймона висело расписание перелетов. Следующий был во вторник, в Нью-Йорк. Три доставки на прошлой и этой неделе были вычеркнуты, что, как сказал Ярдман, и стало ударом для фирмы. Фирма была слишком маленькой, чтобы выдержать потерю постоянных клиентов. Ярдман подтвердил по телефону, что поездка во вторник не отменяется, и в его голосе звучало такое удовлетворение, что я понял: он уже собирался отменить и ее, когда вдруг появился я. Я сказал, что получу все необходимые бумаги в понедельник и буду в Гатвике точно в назначенное время во вторник утром. Это означало длинный уик-энд и четкое осознание того, как я его проведу. С удовольствием я покинул мрачных родственников, послал телеграмму Габриэлле, взял билет на дневной рейс «Алиталии» и полетел в Милан.
Три недели и три дня разлуки ничего не изменили. Может, я и позабыл какие-то черточки ее лица, может, ее нос казался чуточку длиннее, чем я думал, а выражение лица более серьезным, но при виде Габриэллы мое сердце снова учащенно забилось. Сначала в ее взгляде мелькнула тревога — а вдруг я изменил к ней отношение? Но когда она убедилась, что это не так, то засияла.
— Я получила телеграмму, — сказала она, — и поменялась с одной из наших девочек. Мне не придется работать в магазине ни в субботу, ни в воскресенье. — Она помялась и, покраснев, добавила: — Я упаковала сумку и сказала сестре, что проведу пару дней у подруги под Генуей.
— Габриэлла! — воскликнул я.
— Я поступила неправильно? — тревожно спросила Габриэлла.
— Ты поступила великолепно, — отозвался я, полагая, что нас ожидают отдельные мелкие неудобства днем и необходимость спать по разные стороны стены ночью. — Это так прекрасно, что просто даже не верится.
Затем мы отправились на станцию, сели в поезд и, следуя принципу лгать не больше, чем того требует необходимость, отправились в Геную. Мы заказали себе по номеру в большом безликом отеле, полном занятых своими делами бизнесменов. Оказалось, что наши номера на одном этаже — через четыре двери.
Когда мы сели за столик уютного ресторанчика, Габриэлла сказала:
— Все это очень грустно, Генри... Я про твоего отца.
— Да... — Ее искреннее сочувствие заставило меня ощутить себя обманщиком.
Я и раньше пытался прочувствовать утрату, но пришел к выводу, что наиболее сильные эмоции, связанные с отцом, — резкая неприязнь к его титулу. Я предпочитал, чтобы ко мне относились не как к лорду Грею, а как к самостоятельной личности. Но родственники и семейные адвокаты явно решили, что я, конечно же, успел перебеситься и теперь стану вести подобающий аристократу образ жизни. Его смерть, так сказать, предвещала мой крах.
— Я так обрадовалась твоему письму, — между тем говорила Габриэлла. — Я ведь страшно испугалась, когда ты не прилетел с лошадьми. Я решила, что ты передумал насчет меня.
— Разве Саймон ничего тебе не объяснил?
— Кто такой Саймон?
— Большой, полный, лысеющий человек. Он полетел вместо меня. Обещал все тебе передать и еще отдать флакон, — тут я улыбнулся, — флакон с пилюлями.
— Так они, значит, от тебя?
— Тебе передал их Саймон. Похоже, он просто ничего не смог тебе объяснить, потому что не говорит по-итальянски. Я забыл предупредить его, чтобы он говорил по-французски.
Но Габриэлла покачала головой и сказала:
— Флакон мне передал кто-то из летчиков. Сказал, что обнаружил его в туалете и решил передать мне — вдруг это я его оставила. Высокий человек в форме. Я его до этого уже встречала, но никакого полного, лысого Саймона не было.
— Значит, Саймон и не пытался с тобой объясниться?
— Нет, — покачала головой Габриэлла. — Я видела много высоких, полных и лысых пассажиров, но они ко мне не подходили.
— Ну как же, такой добродушный человек с мягким взглядом, — подсказал я. — Он ходит в жутком и старом зеленом вельветовом пиджаке, и в лацкан у него понатыканы булавки. У него привычка их всюду подбирать.
Но Габриэлла снова покачала головой:
— Такого не видела.
Саймон обещал передать флакон и мое послание Габриэлле, но не выполнил обещания и бесследно исчез. Мне не хотелось особенно приставать к Ярдману, чтобы выяснить, куда все-таки делся Саймон, — слишком активные поиски могли бы привести к обнаружению аферы с премией за импорт, а я смутно подозревал, что именно из-за этого Саймон и решил не возвращаться. Но даже если он принял такое решение под влиянием эмоций, он все равно выполнил бы данное мне обещание и увидел Габриэллу. Но, может, искусственно оживленная дружба не простирается так далеко?
— Что с тобой? — тревожно спросила меня Габриэлла. Я пояснил причину моих мрачных дум.
— Ты за него переживаешь?
— Он достаточно взрослый человек и сам понимает, что к чему, — отозвался я, но тут на меня нахлынуло воспоминание о том, что Питерс и Баллард тоже не вернулись — именно из Милана.
— Завтра утром ты поедешь назад в Милан и отыщешь его, — сказала Габриэлла.
— Но я же не говорю по-итальянски.
— Тебе, разумеется, не обойтись без переводчика. А переводчиком у тебя буду я.
— Лучшего переводчика и быть не может, — рассмеялся я.
Беззаботно болтая, мы дошли до отеля.
— Ну как таблетки? — спросил я.
— Отлично. Я дала их жене булочника. Обычно она работает нормально, но стоит ей забеременеть, и ее начинает тошнить от одного вида теста. Булочник очень сердится, потому что ему приходится нанимать помощника. Он плохой католик, — рассмеялась Габриэлла. — Он выпекает для меня огромный кремовый торт, когда я приношу таблетки.
В отеле никто не проявлял к нам ни малейшего интереса. Я прошел прямо в халате к ее номеру и постучал. Она открыла мне тоже в халате и, впустив, заперла за мной дверь.
