Книга Горячие деньги, страница 11. Автор книги Дик Фрэнсис

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Горячие деньги»

Cтраница 11

Впервые я задумался над тем, какой же была кухня при Вивьен, когда около сорока пяти лет назад молодой Малкольм ввел ее в дом. Свою первую жену. Ко времени моего рождения Вивьен уже была изгнана. Ее переполняли обида и негодование, и я редко видел улыбку на ее лице. На мой взгляд, Вивьен была самой неудачной из жен моего отца и самой бестолковой. Но, судя по фотографиям, в молодости Вивьен была самой красивой из них. Темные дуги бровей и высокие скулы остались прежними, но густые черные волосы поредели и стали седыми а милая улыбка сменилась привычно недовольной, кислой гримасой. Замужество Вивьен было обречено, по-моему, из-за того, что Малкольму было с ней скучно. И хотя они до сих пор изредка встречаются по праздникам вместе со своими детьми и внуками, оба больше склонны развернуться друг к другу спиной, нежели поцеловаться.

Вивьен была старой занудой и любила перемывать косточки всем и каждому. В то же время она однозначно принимала все самые безобидные общие высказывания окружающих за резкую критику в свой адрес. Невозможно было угодить ей надолго, да и случалось такое нечасто. Так что я, как и почти все остальные члены семьи, давным-давно перестал и пытаться заслужить ее расположение. Вивьен заразила своих трех отпрысков собственной досадой на Малкольма, и они, не стесняясь в выражениях, поливали его грязью, мерзко злословили за его спиной, но никогда не высказывали ничего такого ему в лицо. Лицемерные ханжи.

Малкольм содержал их, пока они не стали вполне взрослыми, и только тогда предоставил самим себе, выделив каждому немалую сумму, чтобы они не нуждались на первых порах. Точно так же он позаботился обо всех своих семерых здоровых детях. Восьмой ребенок, Робин, будет нуждаться в уходе до конца своих дней. Ни одному из нас, семерых, не на что было жаловаться: Малкольм позволил нам выбирать какие угодно развлечения в детстве и защитил от нужды в будущем. На этом отец считал свое вмешательство в наши жизни законченным. Все, чего вы сможете достичь, говорил он, зависит теперь только от вас самих.

Под впечатлением воспоминаний о семье я прошел из кухни в гостиную, которую Мойра тоже переделала по своему вкусу. Темные дубовые панели были теперь выкрашены пошлой белой краской. Поражаясь все больше и больше, я вспомнил давние дни, когда Алисия усердно отбеливала все старое дерево, а потом Куши снова вернула ему естественный цвет. И подумал, что Малкольм вообще любит перемены — во всем, не только в женщинах.

Его собственная комната, которую обычно называли кабинетом, хотя она больше походила на небольшую уютную, немного захламленную гостиную, похоже, избежала последней волны перемен. Только новые золотистые бархатные портьеры сменили старые, зеленые. Как бы то ни было, вся комната, казалось, была пропитана его аурой. На стенах висело множество фотографий, объемистые шкафы были забиты кипами бумаг, полки заставлены книгами, повсюду — множество сувениров, напоминавших о его достижениях и путешествиях. Все вместе создавало впечатление рабочего беспорядка.

Я пошел к столу за паспортом Малкольма, каждую минуту ожидая услышать его голос, хотя точно знал, что он остался в гостинице за сорок миль отсюда и сейчас должен звонить «парню, который следил за Мойрой».

Паспорт, говорил он, лежит во втором снизу ящике в правой тумбе стола. Там я его и нашел, среди беспорядочной кипы просроченных медицинских справок и рекламных брошюрок туристических фирм. Малкольм редко выбрасывал свои записи. Когда не хватало места, он просто устанавливал дополнительные шкафы для бумаг. Его система делопроизводства была такой, что никто, кроме него, не сумел бы догадаться, где искать нужную бумагу. Но сам Малкольм мог безошибочно найти ее в любую минуту. Когда-то давно он рассказывал мне, что его метод очень прост: нужно класть вещи на то место, о котором прежде всего подумаешь, когда эта вещь понадобится. Я был тогда ребенком, и это показалось мне вполне разумным, так что я с тех пор поступаю точно так же.

Я еще раз огляделся и внезапно осознал, что, хотя вся комната была заставлена множеством безделушек, нескольких знакомых мне с детства вещиц недоставало.

Пропали золотой дельфин и золотое дерево, увешанное аметистами, и серебряный подсвечник эпохи короля Георга. Я подумал, что, возможно, Малкольм благоразумно сдал их на хранение в банк.

Прихватив паспорт, я поднялся наверх, чтобы взять вещи, которых не хватало в его наспех собранном гардеробе. И из непреодолимого любопытства заглянул в комнату, которая прежде была моей. Я ожидал и здесь увидеть перестройку в стиле Мойры, но на самом деле в этой комнате все было по-прежнему. Кроме того, что не осталось ничего моего.

Комната стала какой-то нежилой, опустошенной. Одинокая кровать не застелена, матрац ничем не прикрыт. Не было ни паутины, ни пыли, ни затхлого запаха запустения, но сразу становилось понятно: сына, который спал на этой кровати, больше нет.

Не в силах унять дрожь, я вышел и закрыл дверь. Интересно, подумал я, чья это была идея — Мойры или Малкольма? И понял, что угадать не смогу.

Мойра отделала все спальни в сливовом и розовом тонах и везде, где только возможно, поставила застекленные двери. Дверь в гардероб Малкольма тоже претерпела подобные изменения, как и дверь в их общую ванную. Я собирал отцовские вещи и все не мог отделаться от ощущения, что вторгаюсь в жизнь совершенно чужих людей.

Я наткнулся на портрет Мойры. Случайно наступил на него, когда искал отцовские пижамы: портрет лежал под комодом в гардеробной. Нагнулся посмотреть, что это я чуть не растоптал, и вытащил квадратную позолоченную рамку. Наверное, это от нее остался яркий квадрат на стене. Перевернул и увидел Мойру с ее отвратительной самодовольной улыбкой.

Я уже забыл, какая она была молодая и хорошенькая. Когда Мойра вышла за Малкольма, ей было тридцать пять, на тридцать лет меньше, чем ему. На портрете она казалась еще моложе. Рыжевато-золотые волосы, бледная гладкая кожа, подбородок с ямочкой, нежная шея. Художник, по-моему, сумел уловить даже холодную расчетливость в ее взгляде и отобразить с обезоруживающей ясностью. Когда я разглядел подпись, перестал удивляться. Малкольм мог не отдать ей бриллианты Куши, но портрет этот писал лучший из лучших.

Я засунул портрет обратно под комод. Уверен, это место для него Малкольм определил не случайно.

В кладовой я отыскал чемодан (кладовая тоже не изменилась), уложил вещи и стал спускаться на первый этаж. И столкнулся носом к носу с маленьким человечком, который весьма решительно сжимал в руках дробовик. Ствол дробовика был направлен на меня.

Я остановился резко, как только мог.

— Руки вверх! — хрипловато скомандовал человечек с ружьем.

Я медленно поставил чемодан на пол и поднял руки, как он велел. Одет он был в темные брюки, испачканные землей, руки у него тоже были в грязи, и я сразу спросил:

— Вы садовник?

— И что, если садовник? Что ты здесь делаешь?

— Собираю вещи для отца… э-э… господина Пемброка. Я его сын.

— Я тебя не знаю. И сейчас вызову полицию. — Садовник был настроен воинственно, но голос его немного дрожал, и дробовик он держал не очень уверенно.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация